Via Baltica (сборник)

Парочка рассчиталась и тихо ушла. На перрон или еще куда, разве важно. Улдис Янсонс продолжал свою агитацию: стоит мне захотеть, и ты, паренек, неприятностей не оберешься. Но хрен с тобой, вы все тут такие, все до единого! Мы пили дальше – молча, беззлобно. Я себя чувствовал виноватым перед чехами, даже перед латышами, но это не слишком мучило. Янсонс махом заплатил за обоих, сотня моя так и осталась нетронутой. Мы простились – Улдис Янсонс поспешил к своему полку в колыбель революции, а я поплелся на Лидскую улицу. Еще не поздно, говорил я себе. Тысяча у тебя в кармане. Возвращайся в больницу, дождись Грачева – и!.. Пути еще не отрезаны. Ша! – я оборвал я трусливый предательский голос, молчи, собака! Хватит! В пивной возле синагоги принял еще сто граммов, взял сигареты, коньяк – разменял первого из десяти Лениных. И отправился к бывшему своему хозяину, который как раз изнывал от похмелья. Мы дернули коньяку – и хозяин рванулся было за водкой на точку у гастронома «Нямунас». За водкой и пивом, а эта роскошь – потом. Я сунул ему свежую сотню. Он вытаращил глаза, но смолчал – дисциплина прежде всего!

– Это дело другое, – рассудил он. – Тогда и на точку не надо. Ладно, я мигом.

Полчаса – и вернулся со штофом белой и батареей пива. С окороком и булками. С горошком и помидорами. Невиданный пир по тем временам. Поскольку я был ему должен за то, за се – сдачи не требовал. Двух Лениных уже нет; как все просто!

Хорошо, замечательно. Превосходно! Но тут нельзя застревать, рано утром – на поезд. Ясно, куда: в Сувалкию, к Даниеле. Хоть и здесь никто не будет искать, все равно. После третьей рюмки хозяин совсем размяк, стал приставать с вопросами: разве много я драл с тебя? Мне удалось его успокоить, и дальше мы пили мирно и уважительно. Курили уже не «Памир», а приличные сигареты. Вдруг кто-то забарабанил в окошко кухни – резко, нетерпеливо, часто. Все удовольствие разом кончилось, сердце провалилось куда-то вниз: кто это, черт возьми? И снова: – дак-дак-дак-дак!!! Кто там? – хрипло спросил хозяин. Откройте, скорее! – ответили с улицы, и я вздрогнул: Грасильда! Этот лающий властный голос ни с чьим не спутаешь. Вошла – и тут же ко мне:

– Собирайся, быстро! Грачев всех поднял на ноги! Идиот!

Мы летели куда-то за город – мимо со свистом неслись черные сосны, – и она рассказала подробности: узнала про все случайно, позвонила своей врачихе спросить про какую-то процедуру. А там тревога, аврал, боеготовность номер один! Уже уволена гардеробщица, которая за коробку конфет мне выдала вещи. Грачев в бешенстве: честь мундира требует меня выкопать из-под земли и доставить живым! Живьем брать!  – так по-русски звучал приказ о моей поимке.

– Дурень ты, дурень! – кричала Грасильда. – Он ведь знал, что та тысяча у тебя! Думаешь, ему деньги не нужны? Сумасшедший!

– Куда мы едем? – спросил я почти равнодушно. Хмель еще не прошел. Не верилось, что ничтожество вроде меня способно поднять по тревоге весь вильнюсский гарнизон.

– Не весь! – заорала Грасильда. – Для такого, как ты, достаточно одной патрульной машины с офицером и двумя автоматчиками. Я их опередила минут на пятнадцать.

– А откуда адрес? Мой адрес?

– Ха! – в первый раз хохотнула Мегера. – Большое дело! Я вас тогда отследила, после костела, помнишь? Я сыщица, молодой человек!

Да уж, похоже. И счастье, что сыщица. Иначе сидеть бы мне в арестантской на улице генерала Костюшко. Кстати, а есть у них право меня сажать? Я ведь еще не солдат?

– Все у них есть! Да, на Костюшко. Там у них КПЗ, это точно.

Ну, Грасильда! Все она знает! Юриспруденцию ей изучать и политику!

Она привезла меня на какую-то роскошную виллу в ближнем пригороде. Я ощущал себя героем идиотского приключенческого романа. Больница, вокзал, ресторан, квартира в Старом городе, побег на машине, предместье. Среди персонажей военные, штатские, женщины. Ночь, за окном чернеют стволы, свищет ветер. Она кому-то звонит, я не знаю – кому, ничего не слышу. Потом возвращается, наливает себе вино, мне коньяк, задергивает занавески, приглушает свет.

– Слушай. – Она отхлебывает из бокала. – Через год я тут буду хозяйкой, ты понял? Всей этой берлоги! – Она была совершенно в своей тарелке. Спасла меня, как ни крути. Теперь уже ей звонят. Нет, нет, серьезно отвечает Грасильда, ничего подобного, приезжать не стоит. Я неважно себя чувствую, да и не время теперь. Salvel Вот как. Скорее всего, звонил сам босс, хозяин этого замка. После всего разве можно не уважать ее? И не бояться? Сейчас спросит о деньгах.

– Ну? Много успел прогулять? Сотни две? Ладно, все равно придется отдать. Когда-нибудь. А пока владей. Тебе они пригодятся. И учти: я тебе советы давать не стану. Не надейся. Делай, как знаешь.

Я потянулся к бутылке, но она так поглядела, что у меня рука отнялась.

– Не напивайся. Надо подумать, куда тебя деть. Встань. Повернись.

Это еще зачем? Что она вздумала? Собирается выстрелить мне в затылок? Что ей, гангстерше, стоит!

– Тип-топ. Все как по мерке!

И стала швырять из шкафа одежду – рубашки, шарфы, пиджаки. Выбрала то, что мне (по ее разумению) подходило. Все новое, прямо с иголочки.

– А чье это? И что он скажет, когда вещей не найдет?

– Подумаешь! Дурачок, это все из Парижа! Ладно. Будь спокоен, он ничего не заметит. Кто он? Зачем тебе знать? А вообще-то могу сказать: дипломат. Довольно высокого ранга. За него и выйду, чуть позже.

Меня передернуло, и я решительно налил себе коньяку.

– И сколько этому бедолаге лет? – деловито осведомился я. Мне уже было нестрашно. Я начал трезветь и осознавать свое незавидное положение. Мое пребывание здесь наверняка не затянется. День-ночь. И то вряд ли.

– Почему бедолаге ? Он счастлив, – она бесхитростно улыбнулась, эта непревзойденная активистка, сыщица и шпионка. – На руках меня будет носить, и стучаться перед тем, как войти… Дурень, дурень. Я буду, как человек, ездить в капстраны, не скрываясь читать «Spiegel» и Солженицына, а наряды буду выписывать по каталогам…

– И все равно зачахнешь!

Но Грасильда не разозлилась. Нежно потрепала меня по щеке. Она ведь главнее. Циничка! Она продолжила медитировать^ этот поток сознания все больше напоминал инструктаж:

– Будет еще несколько беспокойных дней – для тебя беспокойных. Потом до весны все должно утихнуть. Хотя кто их знает! Если зимой сам явишься в военкомат, это будет неплохо. Но ты ведь не явишься, верно? Так. Объявят розыск. Мусора будут следить за домом, станут наведываться к родителям. Операм раздадут твои фотографии. Могут захомутать в пивбаре, да где угодно. Если попала вожжа под хвост. Ты знаешь, кто зять Степашкина? Старлей, служит в военкомате. Очень упертый малый, редкостный карьерист. Ладно, поехали дальше. Языки у людей длинные, знаешь сам. Каково будет предкам Даниеле, когда придут? Приятного мало, то-то. Так вот, милый. Сам все испортил. Все, марш в ванную. И в постель. Завтра подброшу до Каунаса. А дальше сам доберешься.

Как сегодня вижу тот день и ту ночь от последней вечери в 3-й Советской до утра в пригородном коттедже. Столько времени пронеслось, даже обидно! Верно: все испоганил сам, правда, за все расплатился. Я бы не стал досматривать фильм с подобным сюжетом, а книгу забросил в угол. Но когда испытываешь такое на собственной шкуре, это не кажется ни смешным, ни банальным. И шутить не хочется. Меня могли засунуть в какой-нибудь воинский госпиталь, оттуда уже не сбежишь. Поди знай, чем все кончится. Наутро не хотелось вставать, вылезать из ванной. Но Грасильда уже барабанила в дверь:

– Эй, рекрут, живее! – Она уже вынырнула из кровати (размером с футбольное поле), уже причесалась, накрасилась. Через год она тут будет хозяйкой. Будет читать «Spiegel» и Солженицына. Что захочет, то и будет читать. Не скрываясь. А ведь этот журнал в каждом номере выливает ушаты грязи на нашу великую родину. Солженицын, наверное, уже пишет новый роман, она ведь старье не читает. Ладно, иду. А как неохота!

Завтрак: рюмочка коньяку, крепкий кофе, яичница с ветчиной, яблочный сок и проч.