Вид из окна

— Если так, то у тебя действительно нюх, — признал Павел.

— Вам нужны уши, нужен собутыльник и понимание. Три в одном — я готов.

Словцов на эту тираду ухмыльнулся и внёс коррективы:

— Душу, Паш, я вряд ли буду изливать, научен горьким опытом, это не помогает. Может, я наоборот — тебя послушать хочу. А вот посидеть куда-нибудь пойдём. О! Можно в то кафе, где я в прошлый раз брал коньяк.

Уже за столиком Павел заказал водки и деликатесов на закуску: малосольную сёмгу с лимоном, копчёную свиную нарезку, целый букет зелени, сырокопчёную колбасу, малосольные огурцы и ко всему бородинский хлеб.

— А вы гурман, и, судя по всему, у вас творческий запой, — определил Паша, мгновенно опрокинув в себя первую рюмку.

Словцов чуть не подавился водкой.

— Да что вы все: творческий запой да творческий запой!? Запой не может быть творческим! Он бессмысленный, беспощадный и печальный, как всепоглощающая русская хандра! Я, кстати, вообще не пью.

— Я тоже, — иронично поддержал Паша, — просто промываю внутренности в чисто медицинских целях. Когда-то я работал в закрытой, скажем так, полувоенной лаборатории, и нам там регулярно выдавали по стаканчику…

— Ну тогда понятно, откуда такая регулярность, — сыронизировал, в свою очередь, Словцов.

— Регулярность, как раз, от бессмысленности. Бессмысленности моего существования. Типичный русский интеллигент, не нашедший себе места в жизни. Тема маленького человека в русской литературе, помню, писал такое сочинение в школе.

— Знакомо. А как же секретная лаборатория?

— Я, не смотря на регулярность, заболел. А кому сейчас нужны больные? В итоге — от меня просто избавились. Сначала — на работе, затем — семья. Теперь я избавляюсь сам от себя.

— Я пробовал — не получилось, — поделился Словцов, — но мой способ тебе, Паша, тоже не подойдёт, потому что ты в нём пребываешь. Знаешь, я обязательно поселю тебя в моей книге, над которой сейчас работаю.

— Проходной персонаж? По принципу: так жить нельзя? Лёгкое сочувствие или пренебрежение читателей?

— Удивительно в литературе то, что мы с тобой тут сидим, а читатель уже незримо присутствует с нами. Он смотрит нашими глазами в этот зал: на скучающего бармена, потому что утро, на похмеляющегося у стойки бизнесмена, потому что вчера была корпоративная вечеринка, на двух девиц, убивающих время в поисках подходящей партии. И, собственно, глазами автора, на нас самих. А нас уже здесь нет, или мы есть? — Павел разлил по второй.

— С этими барышнями я могу вас хоть сейчас познакомить.

— Нет, спасибо. Вчера познакомился с двумя юными интеллектуалками.

— Ясно, мне просто обидно, что они вас в расчёт не берут, потому как вы общаетесь со мной.

— А мне не обидно…

— Потому что у вас сейчас есть самая красивая женщина…

— В точку!

— Но вы с ней поссоритесь, если будете продолжать пить.

— М-да… Ты меня тоже будешь воспитывать?

— Что вы?! Я всего-навсего нахватался в лаборатории какого-то излучения и вижу людей и то, что с ними происходит, можно сказать, немного по-другому. Вас даже не удивило, что я с первой встречи распознал в вас литератора…

— Я просто не люблю экстрасенсов. Это по части Стивена Кинга. Я человек верующий, живу по воле Божьей.

— А у вас есть гарантия того, что меня послал к вам не Господь Бог?

— Нет, — удивился такой постановке вопроса Павел, но тут же перешёл в наступление, — но и нет гарантии, что тебя послал не лукавый…

— На данный момент, Павел Сергеевич, вашу потрёпанную душу даже в ломбард не возьмут, не то, что в ад. На фиг там ваш сентиментализм? Там нужны люди уверенные в своей подлости и безнаказанности.

— Стоп! Я тебе не говорил своё отчество! На какую разведку ты работаешь?

— Уже не работаю, я всё честно сказал. Вы позволите? — Паша поднял над столом бутылку, чтобы налить. — И я вовсе не экстрасенс. Я жертва своеобразного Чернобыля. — Он вдруг посерьёзнел. — И жить мне осталось… Почти ничего не осталось. — Выпил, занюхал бородинским хлебом. — Вот тут, — он постучал себе в лоб указательным пальцем, — какая-то опухоль, уже не операбельная, поэтому, если б вы заплатили мои долги, поступили бы опрометчиво. А оттого что вы меня выслушаете или воспользуетесь парой безобидных советов, ничего страшного не произойдёт. Даже наоборот. Вы мне понравились. Думаете, я перед каждым так, лишь бы выпить?

На некоторое время над столиком повисла тишина. Павел угрюмо налил ещё по рюмке.

— Знаешь, Паш, Господь меня учит, это точно! Как только я начинаю считать себя самым несчастным на земле, мне встречается кто-то, кому в сто крат хуже! Женщина, про которую ты якобы знаешь, она тоже как будто послана в мою жизнь. А я — в её. Такое чувство, что мы вместе должны что-то преодолеть, открыть или понять. Причем оно возникло у меня с первого мгновения, как я её увидел. Я не могу сказать, что моя бывшая жена не была моей второй половиной. Была, ещё как, но, скорее всего, я не был её частью, или не смог стать. А здесь — здесь что-то вообще немыслимое. — Павел на секунду задумался, потом вдруг улыбнулся: — Или, может, всем влюбленным дуракам так кажется? — Снова задумался и спохватился: — Нет, ну ты мне скажи, это только мы русские после третьей рюмки первому встречному душу изливаем?

— Похоже, что да, — согласился Паша, — и ещё соседям по вагону.

Оба грустно улыбнулись и выпили. Минутой молчания почтили чьё-то рождение.

— Вам надо уехать, — твёрдо сказал Паша после паузы.

— Но я уже уехал, дальше некуда!

— Вы — да, а она? Она осталась. Вам надо уехать вместе. Причём уехать так, чтоб никто не знал — куда.

— А здесь нам грозят страшные опасности… — недоверчиво ухмыльнулся Словцов.

— Ирония ваша мне понятна. Честно говоря, я сам не знаю, как я чувствую и вижу то, что сейчас вам говорю. Мне нечем вам это доказать. Разве что найти женщину, которой я вчера сказал, что она не выключила утюг и у неё сгорит квартира. Слава Богу, она мне поверила, или действительно вспомнила. Проходя мимо меня второй раз, сунула в руку сотенную, хотя я ничего не просил.

— М-да… — задумался Павел. — А по фотографии ты мог бы что-нибудь сказать?

— Наверное. Но это не всегда. Я не человек-рентген. Что-то чувствую, что-то нет. О! Знаю, чем вас прошибить! Кто-то из очень близких вам людей уехал в немыслимое далеко, и это событие перевернуло всю вашу жизнь.

После этих слов Павел посмотрел на собеседника совсем по иному.

— Если это не сведения разведки, то ты, Паш, действительно что-то видишь. А почему ты не можешь помочь сам себе?

— Это хирург в силах сам себе сделать несложную операцию. А я могу только знать. Кроме того, я не сделал ничего, для того, чтобы как-то выправить свою жизнь. Говоря проще, я даже не каялся, напротив, лез в самую трясину. За что же меня миловать? Есть люди, которым удалось зацепиться за жизнь, когда их скрутила какая-нибудь безнадёжная онкология. Победив болезнь, они с нелепой гордыней несут эту победу и наивно говорят «я победил», «я смог». А я вот не смог! И не хочу. Смысл?

— Ты — идейно умирающий человек, Паша.