Винни Ковальский - гнус частного сыска

– Из дома что-нибудь пропало?

– Не думаю. Полиция ничего не говорит о грабеже, да у бедняги и грабить-то было нечего. Он рукоположен с прошлого года, но приход этот получил только в мае. Он даже прислугу не успел нанять - питался готовой рыбой с картошкой из закусочной, куда ходят фабричные.

– Ваше преосвященство, - сказал Ковальский, поднимаясь с оттоманки, - вы не подождёте здесь, пока я оденусь? Остальное лучше обсудим в Дагенхеме.

2.

– Мало мне одного клоуна, так он второго привёл, - буркнул старший инспектор Мэлоун, бросив взгляд в окно. Здание полицейского участка было одноэтажным, и двор просматривался из кабинета отлично. Пара, направлявшаяся ко входу, действительно выглядела нетривиально. Рядом с высоким седым епископом папской церкви, одетым в чёрную сутану при лиловом поясе, шагал низенький, узкоплечий молодой хлыщ в белоснежном летнем костюме и синей рубашке; солнечный зайчик, отскочивший от его гигантской булавки для галстука, врезался Мэлоуну прямо в глаз, и инспектор зажмурился. Когда же он открыл глаза, то с отвращением убедился, что хлыщ с опалом на галстуке пользовался к тому же макияжем - ибо белизна его лица и чёрный контур вокруг глаз естественному объяснению, несомненно, не поддавались.

Инспектор Мэлоун вздохнул. Его только месяц назад перевели в Дагенхем (до этого здесь был лишь сельский участок с одним сержантом и пятью констеблями), и вот на тебе, пожалуйста - убийство католического попа. Абсолютно бессмысленное, без малейшего ключа к мотивам, расследование грозит зависнуть, и ко всему прочему, желающих сунуть нос в это дело становится всё больше и больше. Чёртов Фримен, в тоске подумал он. Кого он ещё там привёл? Придётся впустить, иначе он настучит в вышестоящие инстанции.

– Епископ пришёл, сэр, - доложил констебль Джонс. Мэлоун поднял голову от письменного стола.

– Скажите, пусть входит.

Не прошло и минуты, как епископ Фримен и его неправдоподобный спутник очутились в кабинете Мэлоуна. С искусственной любезностью инспектор развернул к ним своё кресло.

– Добрый день, - сказал он, опустив обращение (будучи неверующим, он никогда не помнил, как следует называть епископов, тем более католических).
– Чем могу помочь?

Слово "помочь" было произнесено таким тоном, что в переводе на обыкновенный английский язык могло значить только "катитесь отсюда". Фримен дипломатично улыбнулся.

– Добрый день, инспектор, - ответил он.
– Помочь собираюсь я. Разрешите представить вам человека, который, как мне думается, мог бы принести пользу расследованию. Это частный детектив Ковальский.

При этих словах напудренный незнакомец снял канотье с зеркальной от бриолина причёски, отвесил изысканный полупоклон и произнёс:

– Очень приятно, сэр.

– Ничего приятного, - не выдержал Мэлоун. Будучи типичным представителем полиции, на слова "частный детектив" он реагировал так, как старая дева на слово "мужчина".
– Я понимаю вашу любовь к Конан Дойлю, но я не нуждаюсь в помощи частных детективов.

– Ваш коллега инспектор Солгрейв другого мнения, - возразил Фримен.
– Вы бы сделали мне большое одолжение, если бы ознакомились с рекомендательным письмом.

Он извлёк из кармана сутаны узкий конверт и положил его на стол перед Мэлоуном. Против воли глаза инспектора впились в чётко выписанный обратный адрес: "Вестминстер, набережная королевы Виктории...".

– Инспектор Джереми Солгрейв, - вслух прочёл Мэлоун и разорвал конверт. Минут пять он читал фантастический список успехов существа в белом костюме, среди которых значилось, среди всего прочего, взятие с поличным убийц, работавших под прикрытием суицидального клуба для миллионеров. Здравый смысл твердил Мэлоуну, что подобное письмо должно было быть адресовано не из святая святых Скотланд-Ярда, а из дома умалишённых, но тот же здравый смысл подсказывал ему, что в ситуации, когда вы на своей должности чуть больше месяца, выбор между логикой и лояльностью следует делать в пользу лояльности.

– Ладно, - неохотно согласился он.
– Присядьте, я подготовлю материалы дела.

Фримен и Ковальский расположились вокруг инспекторского стола, на который Мэлоун выложил содержимое папки. Содержимого было, в общем-то, не очень много: протокол осмотра места происшествия, фотоснимок, отчёт коронёра и единственный листок, на котором умещались показания свидетелей (точнее, свидетельниц - двух заводских работниц, которые стучались вечером в запертую дверь). Ниже на том же листке было приписано, что Стивен Мак-Лири, дьякон церкви святой Екатерины, 1891 года рождения, был вызван для опознания и подтвердил личность убитого.

– От женщин проку не было, - сказал Мэлоун, - они, как почувствовали запах, сразу разбежались блевать. Такая жара, естественно. Но дьякон держался молодцом. Вообще, опознание в данном случае было пустой формальностью - и так ясно было, что это он. Но ничего не поделаешь, протокол есть протокол.

– Протокол...
– Ковальский разглядывал фотокарточку. На ней было снято распростёртое в траве вниз лицом тело в одном нижнем белье. Посреди красивой шапки тёмных волос светлело круглое чёткое пятно.
– Я думал, что в Великобритании католические священники перестали носить тонзуру - особенно после оранжистских погромов.

– Джеффри был эстет, - грустно усмехнулся Фримен, - и очень консервативен. Он говорил, что хочет следовать апостолу Петру, а не моде пугливых ирландцев. У молодых встречается такой фундаментализм.

– Все его вещи были на месте?
– спросил Ковальский. Мэлоун нахмурился.

– Читать умеете, мистер Ковальский? Вот же протокол... Всё было на месте. С деньгами, правда, неясность. В доме оказалось семь фунтов и одиннадцать шиллингов наличными, но мы не знаем, сколько у него было денег вначале.

– И всё-таки, если бы это было ограбление, преступник бы взял все деньги, - заметил Ковальский. Мэлоун пожал плечами.

– Может быть. А может быть, и не взял бы. Кто их знает, этих грабителей.

Сыщик погрузился в чтение протокола. Убийца проник в дом священника через сад и не был дальше гостиной - на полу остались отпечатки рабочих ботинок с землёй из сада. Судя по следам, тем же путём он покинул дом. По-видимому, он был знаком отцу Гринфильду, так как в гостиной на столе стояли два стакана с остатками пива - один с отпечатками пальцев убитого, второй с отпечатками, которые, по-видимому, и принадлежали убийце. На столе, ящиках секретера и стеклянной двери, ведущей в сад, остались оба набора отпечатков. К сожалению, отпечатки неизвестного не проходили ни по каким базам данных, что неудивительно, если раньше он не подвергался аресту.

Внимание полиции привлекла довольно свежая зола в камине. Поскольку жара установилась ещё за неделю до убийства, было справедливо заметить в этом странность. Логично было предположить, что камин затопили для того, чтобы избавиться от какой-то улики. Но при обследовании золы в камине не оказалось ничего, кроме закопчённых маникюрных ножниц.

– Это самое нелепое из всего, - сказал Мэлоун.
– Из-за этих ножниц я иногда думаю, что мы имеем дело с психопатом. Не мог же он рассчитывать, что ножницы сгорят?

– Нет, конечно, - серьёзно ответил Ковальский.
– Но это хороший способ уничтожить отпечатки пальцев.

– Чушь собачья, - оборвал Мэлоун.
– Уничтожать отпечатки пальцев на ножницах, которыми он взломал секретер, и оставлять кучу отпечатков на самом секретере? Не говоря уже о стаканах?

– В состоянии паники люди ведут себя алогично, - сказал Ковальский.
– А секретер был взломан этими ножницами?

– Да, на лезвии зазубрина.

– Взломал секретер и не взял деньги...
– как бы сам себе проговорил поляк.
– Или не все деньги. Это не менее странно, чем бросать ножницы в камин. Но есть вариант, при котором эти действия не бессмысленны.