Вино в потоке образов

Бизли приписывает Макрону триста тридцать девять сосудов; [218] за вычетом фрагментов, остается четыреста двадцать пять полных сцен: восемьдесят посвящены комосу, тридцать девять – симпосию,семьдесят девять – дионисийским сюжетам, что в сумме составляет сто девяносто восемь сцен: то есть почти половину от всей продукции. Сцены встречи мужчин с женщинами или юношами также весьма многочисленны: их сто тридцать семь. Зато меньше атлетов (двадцать две сцены), очень мало воинов (семь), мифологические сюжеты также представлены более скромно (сорок пять). Сравнив этих двух вазописцев, можно констатировать, что количество сцен, посвященных комосу и симпосию,в обоих случаях выглядит внушительным, равно как и количество сцен, посвященных беседе или встрече. Другие сюжеты представлены неодинаково; Макрон предпочитает изображать Диониса, Дурис – атлетов и войну. Видно, что художники отбирают свои сюжеты; однако их творчество необходимо подчиняется вкусу эпохи: предпочтение отдается симпосиюи комосу, изображению отношений между людьми, которые проводят время за чашей вина, встречаются в палестре, на агоре, у учителя музыки или в доме у гетер.

218

Beazley, ARV458–480. Bothmer D. von.Notes оп Makron, in The Eye of Greece(M'elanges Robertson), Oxford, 1982, р. 29–52.

Для интереса продолжим этот беглый обзор, взяв в качестве примера художника, расписывающего не чаши, а большие сосуды. В этой связи примечателен так называемый художник Клеофрада. [219] Ему приписывают сто двенадцать сосудов, полностью сохранилось сто двадцать шесть сцен. Большинство представленных сцен (пятьдесят) посвящено мифологическим сюжетам; ситуация противоположна той, что мы наблюдали у Дуриса и Макрона. Всего одна сцена связана с симпосием,шесть – с комосом, двадцать – с Дионисом: то есть всего лишь пятая часть сюжетов посвящена вину и богу вина. Пятнадцать атлетических сцен, шестнадцать воинских: то же соотношение, что и у Дуриса. Десять сцен с изображением юношей и четыре с изображением кифаредов не имеют аналогов у художников, расписывающих чаши. Таким образом, по выбору сцен художник Клеофрада определенно отличается от двух предыдущих вазописцев, однако внимание, которое он уделяет Дионису, вполне соответствует явному интересу к этому вазописному сюжету, прославляющему вино, виноград и бога, который ему покровительствует.

219

Beazley, ARV181-192.

Помимо изображений, связанных с вином и симпосиеми занимающих в вазописи значительное место, на пиршественной посуде часто встречаются изображения атлетов. Одна из первостепенных задач вазописи состоит в том, чтобы показать красоту человеческого тела, часто подчеркиваемую надписью kalos.Красота юношей считается даром, ниспосланным богами, божественным знаком совершенства. [220] Совершенная красота – это красота статуи, как напоминает Платон, описывая юного Хармида:

220

См.: Vernant J.·P.Mythe et pensee chez les grecs, Paris, 1985, р. 348; id.,«Corps obscur, corps eclatant», in Corps dRsDieux. LeТemps de la R'eflexion7, 1986, р. 19–45·

…все созерцали его, словно некое изваяние (agalma).[…]

– Как нравится тебе юноша, мой Сократ? Разве лицо его не прекрасно?

– Необыкновенно прекрасно, – отвечал я.

– А захоти он снять с себя одежды, ты и не заметил бы его лица – настолько весь облик его совершенен. [221]

Именно в палестре между взрослыми мужами и мальчиками завязываются эротические отношения.

Счастлив, кто может любовной гимнастике тело свое Предавать ежедневно с мальчиком славным, —

221

Платон. Хармид, 154C-d (пер. С. Я. Шейнман-Топштейн). Цит. по: Платон. Диалоги. М., 1986. См.: Marrou H.I.Histoire de l''education dans l'Antiquit'e, 1, Paris, 1981, р. 79–81.

восклицает Феогнид. [222] Упражняющиеся атлеты – это зрелище, а палестра – как раз такое место, где есть чем усладить взор. Вазописные сюжеты воспроизводят это зрелище, идеализируя его, и еще одно измерение греческой эстетики включается в пространство симпосия.

Наконец, не меньшее отношение к той же культурной традиции имеет зрительное отображение мифологических сюжетов, которые вторят звучащим на пирах стихам. Это не иллюстрации как таковые, в узком смысле слова, а переложение сюжета на иной лад, иногда со значительными вариациями. Так на симпосии вазописные сюжеты вступают в резонанс с визуальным опытом пирующих и с их поэтической памятью.

222

Феогнид, 1335–1336 (пер. В. Темнова).

Винное море

В гомеровских поэмах для описания моря и того, как оно выглядит, используется выражение «виноцветное море», [223] oinops pontos. [224] Эта метафора, объединяющая две жидкости, была широко распространена и многократно обыгрывалась греческими поэтами. [225] В греческой культуре часто проводятся аналогии между вином, морем, мореплаванием и симпосием.Пиндар в стихотворении, адресованном Фрасибулу, говорит о том беспечном моменте симпосия,когда пирующие уплывают в счастливые дали:

223

В переводе В. Жуковского в указанных строках это выражение не сохранено. – примеч. пер.

224

Одиссея, V, 132,221; VII, 250, и т. д.

225

См.: SlaterW.Symposion atsea, HSCP80,1979, р. 161–170; id.,«Реасе, the Symposion and the Poet» ICS6, 1981, р. 205–214. Peron]Les Images maritimes de Pindare, Paris, 1974. И в особенности см. превосходную статью: DaviesМ. Sailing, Rowing and Sporting in One's Cup on the Wine· Dark Sea, in Athenscomes of Age. From Solon to Salamis,Princeton, 1978, р. 72–90.

Когда отлетают от сердца Бременящие заботы, — Все мы вровень плывем по золотым морям К обманчивому берегу, И нищий тогда богат, а богач… […] И набухают сердца, Укрощенные виноградными стрелами…. [226]

Все пирующие словно бы состоят в одной команде, отправляющейся в поездку по морю. В одном фрагменте из стихотворения Дионисия Халка пирующие названы гребцами Диониса:

Те, что вино подливают, пока воспевают гребцы Диониса, Пира команда, чаши гребцы […].

226

Пиндар у Афинея, XI, 48 °C (= [г. 124 Snell; пер. М.Л. Гаспарова).

Этот текст, отрывочно процитированный Афинеем, [227] не позволяет понять, как функционирует данная метафора, однако аналогия между вином и морем, кораблем и пиршественной залой вполне очевидна. Также и Геракл в «Алькесте» Еврипида, расхваливая пиршественную жизнь, говорит о мерных всплесках в чаше, которую подносишь к губам, и использует греческое слово pitulos,которым описывается жест гребца, налегающего на весло. [228] И наконец, разбитая чаша – это знак недавно произошедшего кораблекрушения, как указывает Херил:

227

Дионисий Халк у Афинея, Х, 443С (= fr. 5 West; пер. В. Темнова).

228

Еврипид, Алькеста, 798.

Чаши разбитой в руке держу я осколок, Пира обломок: мощно дохнул Дионис И на брег Безрассудства бросил корабль. [229]

Пирующий часто тонет из-за порывов могучего ветра – опьянения:

Уже и носом мне клевать приходится: Фиал, что выпил я за Бога Доброго, Все силы у меня забрал до капельки, А тот, что Зевсу посвятил Спасителю, Ко дну – гляди – меня пустил, несчастного. [230]

229

Херил у Афинея, XI, 464b (= fr 9 Кinkel; пер. В. Темнова).

230

Ксенарх у Афинея, XV, 69Зb (= fr. 3 Kock; пер. В. Темнова).

Всем этим симпосиастам везет на попутный ветер, задувающий в паруса. Афиней, из сочинений которого процитировано большинство данных отрывков, в начале своей книги пересказывает занимательную историю, основанную на тех же аналогиях и сходным образом уподобляющую моряков и пирующих:

Тимей изТавромения [FHG.I.221] говорит, что в Акраганте один дом назывался триерой, и вот по какой причине.

Компания молодых людей как-то раз пьянствовала в этом доме. Разгоряченные вином, они до того одурели, что вообразили себя плывущими на триере и застигнутыми в море жестокой бурей. И до того они обезумели, что стали выбрасывать из дому всю утварь и покрывала: им казалось, что они швыряют все в море, по приказу кормчего разгружая в непогоду корабль. Даже когда собралось много народу и стали растаскивать выброшенные вещи, и тогда еще молодые люди не переставали безумствовать.

На следующий день к дому явились стратеги и вызвали юношей в суд. Те, все еще страдая морской болезнью, на вопросы стратегов ответили, что буря уж очень им досаждала и что поэтому они вынуждены были избавиться от лишнего груза. Когда же стратеги подивились их смятению, один из молодых людей, который, казалось, был старше других, сказал: «А я, господа тритоны, со страху забился под нижние скамьи корабля и лежал в самом низу».

Судьи, приняв во внимание невменяемое состояние юношей и строго-настрого запретив им пить так много вина, отпустили их. Все они поблагодарили судей, и один из них сказал: «Если мы спасемся от этого страшного шторма и достигнем гавани, то на родине рядом с изображениями морских божеств поставим статуи вам – нашим спасителям, столь счастливо нам явившимся». Вот почему дом и был прозван триерой. [231]

83. Фигурная чаша,V век.

231

Тимей у Афинея, II, 37b·е (=FgrНist 566 F 149; пер. Н.Т. Голинкевича, под ред. М.Л. Гаспарова). Цит. по: Афиней. Пир мудрецов…