Вино в потоке образов

91. Краснофигурная чаша; ок. 500 г.

92. Краснофигурный лекиф; т. н. художник Бодуэна; ок. 490 г.

Серия винных сосудов охватывает все аспекты симпосия:кратер напоминает о смешивании вина с водой, чаша – о винопитии, канфар – о присутствии Диониса. Сосуды так же значимы, как и круговые меандры, потому что напоминают о циркуляции и равном распределении вина между пирующими, под эгидой Диониса. Эта двойная серия изображений отнюдь не носит чисто декоративного характера и совмещает два плана – пространство симпосияи пространство войны, совсем как на чаше с изображением юноши, танцующего пиррику [82], или на сосудах с изображением сатиров [58]. Сообщество мужчин – граждан – предстает, таким образом, то в одном, то в другом качестве, участвуя в двух коллективных практиках – войне и сгшпосии, –между которыми есть сходные, а отчасти и общие моменты и которые отсылают друг к другу, отражаясь в вине. Наконец, в изображении актуализируются различные виды круговращения: меандров на щитах, самих щитов, а также плывущих на дельфинах воинов. Это круговращение напоминает воинскому сообществу о фундаментальном аспекте симпосия:о равенстве пирующих, которое подобно равенству гоплитов в строю.

Эта компания всадников, плывущих на дельфинах, далеко не единственная в своем роде. В некоторых случаях [89] [249] воины движутся под звуки флейты, совсем как гоплиты, шагающие по полю сражения. Но играет здесь не флейтистка, которую мы встречаем в составе комоса, а флейтист в длинных одеждах, как на атлетических состязаниях или музыкальных соревнованиях. Данная группа воинов напоминает хор: вроде тех, что известны нам из древнеаттических комедий и составлены, к примеру, из птиц или всадников. [250] Впрочем, нет никакой необходимости всякий раз сопоставлять дельфиньих наездников именно с театральным хором. Большой псиктерс изображением хоровода из шестерых всадников, будучи помещен в стоящий среди симпосиастов сосуд с вином, увлекает зрителя совсем другой дорогой, не той, что ведет на театральную сцену, а той, что уводит его в фантазийное пространство винного моря.

249

Чернофигурный лекиф; Палермо, Банко ди Сицилиа; Odeon,pl. 51 и pl. XI. См. чернофигурный лекиф; Афины; Beazley, AВV518/2.

250

См.: SifakisС.М. Parabasis and Animal Choruses, London, 1971, И недавно опубликованную статью: GreenJ./R.А Representation of the Birds of Aristophanes in GreekVasesintheJ. РаulGettyMuseum2, 1985, р. 95–118.

Чернофигурная чаша; ок.579 г.

Такое пространство изображено на лекифе [90], [251] где двое обнаженных эфебов, сидящих верхом на дельфинах, проплывают один за другим мимо некоего скалистого островка, на котором восседает припавший на одно колено сатир. Спутник Диониса протягивает кувшин и наливает вино в фиал всадника, изображенного слева; распределение вина происходит как бы по кругу, осью которого является островок, занимающий в этом воображаемом пространстве то же место, что и кратер среди пирующих.

251

Чернофигурный лекиф; Балтимор; CVA1 (4), pl. 37 (170), 3.

Не случайно в качестве проводника в этот фантазийный мир выбран дельфин. В ряде сюжетов дельфин является дружественным человеку животным; он указывает дорогу морякам и часто спасает тонущих, доставляя их к берегу. Поэт Арион, схваченный морскими разбойниками, просит, чтобы ему позволили спеть в последний раз перед смертью: дельфины, более восприимчивые к музыке, чем разбойники, подбирают Ариона и доставляют его целым и невредимым до мыса Тенар. [252] Плутарх так говорит о сообразительности этих животных:

252

Геродот, 1, 23–24.

Это единственное животное, которое любит человека за то, что он человек, тогда как среди животных, обитающих на земле, таковых не найдется, а самые ручные ласкаются только к тем, кто их кормит и кто их приручил […]. Дельфин – единственное из всех животных в мире, которое столь дружелюбно относится к человеку […], по наитию и по природе своей, и совершенно бескорыстно: потому что, вовсе не нуждаясь в человеческой заботе, он все же дружественен и доброжелателен ко всем и многим приходит на помощь, о чем свидетельствует история Ариона, столь знаменитая, что ее знают все без исключения. [253]

253

Плутарх, De sollertia animalium з6; 984С (пер. В. Темнова). См.: StebbinsЕ. ТЬе Dolphin in Litterature and Art of Greece and Rome, Menasha, 1929.

Среди наездников на дельфинах мы встречаем Эрота, крылатого мальчика, который держит в руках вожжи [g] или играет на авлосе,словно бы угождая музыкальному вкусу этого животного [92]. [254] В подобном изображении по-своему объединены две основные составляющие симпосия:игра на флейте, под которую пирующие исполняют свои песни, и Эрот, которого они часто прославляют в своих речах. [255] Дельфин любит слушать звуки флейты, авлоса,и об этом даже свидетельствует его анатомия: отверстие, через которое он дышит, по-гречески называется авлос,трубка [93]·

254

Краснофигурная чаша; Палермо, 1518; авторство не установлено; Greifenhagen A.,Griechische Eroten, Berlin, 1957, fig. 26.

255

Lasserre F.Erotikoi logoi, МН 1944, р. 169–176.

94. Чернофигурная чаша; Эксекий; ок. 540 г.

Более того: на медальоне одной чаши [256] плывут три дельфина различных размеров. У того, что находится в центре, есть руки, и он держит ими двойную флейту, его голова наполовину скрыта кожаной повязкой, которая закрывает щеки и рот, – это phorbeia,которую используют авлеты, чтобы контролировать движение воздуха в инструменте. Теперь не звуки флейты ведут дельфина, теперь сам дельфин, претерпев метаморфозу, становится флейтистом; граница между человеческим и животным становится все более и более тонкой; в этом винном море, которое плещется в чаше прямо под носом у пирующего, таится удивительная фауна; и снова тот же принцип: метафора дельфина-меломана буквализируется и воплощается в графической метаморфозе. Дельфин становится музыкантом, а само это изображение перекликается со стихотворением Пиндара, который сравнивает себя с дельфином:

256

Чернофигурная чаша; Рим, вилла Джулия, 64608; SimonЕ., Die griechischen Vasen, M"unchen, 1976, s. 78–79, Fig. 61. О других метаморфозах см.: RohdeE.,АА, 1955, col. 102–111.

…Битвенному зову Откликаясь, как подводный дельфин В невзволнованном море Желанною потревоженный флейтою… [257]

И в завершение морской темы проанализируем последнее изображение – изображение на знаменитой чаше, подписанной Эксекием, уникальной сразу по нескольким параметрам [94]. [258] · Внутри чаши, не будучи стеснен пространством медальона, изображен корабль, вокруг которого плещутся семь дельфинов. Корабль этот весьма необычен. Из палубы его растет огромная виноградная лоза; она вьется вдоль мачты корабля, которая служит ей подпоркой, ее ветви широко раскинуты, а гроздья винограда дополняют фигурки дельфинов, окружающих корабль, число гроздьев равно числу дельфинов. На судне, украшенном глазом и маленькими белыми дельфинами, нет ни экипажа, ни кормчего: единственный хозяин здесь – Дионис. Увенчанный плющом, с рогом в руке, он растянулся во весь рост на палубе, словно на пиршественном ложе.

257

Пиндар, fr. 14оb 15 Snell (пер. М.Л. Гаспарова).

258

Чернофигурная чаша; Мюнхен, 2044; Beazley, ABV,146/21. См.: Daraki М. Oinops pontos; lаmer dionysiaque,RНR, 1982, р. 3–22.

Так смешиваются мачта и виноградная лоза, корабль и ложе пирующего. Это изображение часто ассоциировали с гомеровским гимном Дионису, где рассказывается, как бог, путешествующий инкогнито, был схвачен морскими разбойниками, которые хотели потребовать за него выкуп. И только кормщик, догадавшийся о божественной природе пассажира, заступается за него, хотя и тщетно. Путы, которыми был связан бог, разрешаются, вино заливает палубу, виноград оплетает корабль и поднимается вверх по мачте; моряки бросаются в море и превращаются в дельфинов. [259] На чаше мы видим дельфинов и разросшуюся виноградную лозу, однако кормщик отсутствует, и потому сходство с гомеровским гимном здесь не полное. Однако очевидно, что мы имеем дело с триумфальной эпифанией Диониса. Различные технические детали усиливают это впечатление: сцена, украшающая внутреннюю поверхность чаши, не заключена, как это обычно бывает, в медальон; бог занимает все свободное пространство. Горизонтальная граница моря не обозначена, дельфины находятся в том же изобразительном поле, что и виноградные кисти; в некотором смысле круговое пространство чаши безгранично. Наконец, сосуд этот покрыт лаком не черного, а красного цвета, который получают из красного коралла благодаря особой технике обжига. Такая окраска еще больше усиливает визуальное впечатление от налитого в чашу вина, подчеркивая его цвет. [260]

259

Гомеровский гимн к Дионису, VII, 34–42; 52–53.

260

Об этой технике см.: Cohen B.Observation оп Coral-Red, Marsyas, 15,1970–1971, р. 1–12.

Таков триумф Диониса, пирующего на волнах винного моря, безусловного повелителя растительности и морского пространства, а также метаморфоз и метафор.

Образ песни, песнь образа

Винопитие и пение на симпосиинельзя представить друг без друга; поэзия и вино так тесно связаны между собой, что даже становятся метафорами друг друга. Такими строками Пиндар начинает одну из своих песен:

Как на мужском цветущем пиру, Повторную чашу Я напеню песнями Муз… […] О, если бы и третья об Эгинской земле Брызнула возлиянием медовая песнь — Зевсу – Олимпийцу! [261]

261

Пиндар.Истмийские песни, VI, 1–2; 7–9 (пер. М.Л. Гаспарова).

А вот как в другом месте он обращается к тому, кто исполнит его хоровую песнь:

Ты – верный мой гонец […] Ты – сладкий ковш благозвучных песнопений… [262]

Работа хорегов, результатом которой становится гармония поэзии, пения и танца, сходна со смешиванием жидкостей в кратере. Среди метафор, которые Пиндар использует, говоря о своих песнях, метафора вина встречается чаще всего. Поэтический текст переходит от поэта к пирующим, к которым он обращен; точно так же как предлагают выпить, предлагают и спеть, и стихи циркулируют среди пирующих, подобно кубкам. Дионисий Халк подхватывает тот же образ:

262

Пиндар. Олимпийские песни, VI, 90–91 (пер. М.Л. Гаспарова); см. также Немейские песни, IП, 78–79.