Вкус жизни

Маленькая сухонькая женщина, зашедшая к нам из соседней палаты, обреченно заговорила:

– Бабушка моя от рака умерла – муж погиб в гражданскую, оставив ее с четырьмя детьми, мать моя на почве загулов супруга заработала шизофрению, я лежу в онкологии по причине постоянных обид, дочь моя рассталась с мужем, жутко нервная… Страшно подумать, что ждет мою внучку?.. Где выход?

«Ну, прямо-таки династии несчастливых», – разволновалась я, продолжая вслушиваться в разговоры.

– Где выход? Не выходить замуж.

– Шутишь?

– Сомнительная шутка…

– Почему люди не берегут друг друга?!

– …Облучение не назначили? – спрашивает у кого-то Анна Ивановна.

– Как же, читала, – тут же отвечает она другой больной. – Я люблю его злую хлесткую иронию. Мужчина должен уметь достойно осадить противника. Автор хорош в политических дебатах. Но когда он начинает восторженно заливаться соловьем, наивно расхваливая своего главного героя – врача широкого профиля, мое мнение о нем падает. «Самоуверенный фантазер, – думаю я о нем. Стоило бы получше изучить предмет своих разглагольствований. И всего-то надо было на часок заглянуть в нашу больницу».

Анна Ивановна – бывшая учительница литературы, может, поэтому общительна и говорлива.

– Ох! О чем я только что говорила? – вдруг судорожно заметалась она в мучительном напряжении, стремясь поймать мысль, уже вырвавшуюся из головы или отыскать другую, застрявшую там. – После второй серии химий совсем плохо с памятью стало, все трудней вспоминать имена, недавние события, и прошлые как в тумане. Память, раскручиваясь и уплывая в прошлое, застревает на каком-то незначительном моменте и уводит в сторону от основного события… Но ведь живу. После третьей серии химий доктор обещает еще пять лет жизни. Я ему верю. Десять лет он мне уже подарил. Может, Бог даст, внучку успею доучить и замуж выдать. Большего счастья мне не надо.

– А врачи говорят, что проблемы с памятью начинаются именно тогда, когда человек хочет что-то забыть. Вот моя тетя очень хотела забыть о настырной любовнице своего мужа, она даже проводила ритуал сожжения нити, соединяющей их. Так ведь и правда у нее плохо с памятью стало, – заторопилась Галина выставить напоказ свои бытовые познания. – Тёте соседка доложила про ее мужа. Узнав такое, женщина или прозревает или погибает. Тетя заболела.

У некоторых людей болезни, старея вместе с ними, тоже дряхлеют, прекращают развиваться и даже каким-то образом консервируются. Вот и моя тетя выздоровела. А у соседки, напротив, болезнь активизировалась. Вот и пойми, почему такое случается? Может, Бог так решил. А у вас, Анна Ивановна, бывает неожиданное утреннее чудо хорошего настроения, когда ничего не болит, не тревожат беспокойные мысли, когда, как ребенку, хочется улыбаться, петь, ликовать, глупо восторгаться? – спросила Нина.

– Подставлять голову под дождь, скакать на одной ноге в классики? – усмехнулась та и будто застыла в оцепенении утраты всех своих сил.

А через минуту сказала:

– Думала, что бородавка под коленкой – мелочь, ерунда… То ли ослабление иммунитета вызвало появление бородавки, то ли появление бородавки явилось причиной ослабления организма…

Потом о другом заговорила:

– Первую ночь после химии я на всю жизнь запомнила. Мучительно долго тянулась. Не чаяла, как ее скоротать. Глаз ни на минуту не смогла сомкнуть. Химия для меня страшнее операции во сто крат оказалась… Я здесь пять лет назад уже лечилась, не удалось без операции обойтись. Зря тянула. Боялась. Надо было сразу решиться, а я, глупая, доктора не послушала… Ну, так вот всю ночь тоска и страх перед непонятным паутину боли в сердце вили. Кто бы предсказал, как мой организм отреагирует на лекарство?..

Лежу, ловлю изменчивые мгновения, томительно прислушиваюсь к малейшим отклонениям в себе, боясь подтверждений страшным догадкам. В голове причудливые сюжеты роятся. Больше всего боялась трансформации личности, раздвоенности сознания или еще какой пакости вроде временного помутнения рассудка, а может, даже и постоянного. При мне было тут у двух… Уж лучше тупое равнодушие, чем излишняя чувствительность. Страшилась поднять завесу, скрывающую тайну завтрашнего дня. Будет ли он для меня? В смятении встречала каждую неожидаемую реакцию организма. Как оказалось, они во благо были.

Труднее всего было, когда ощущения вошли в застойную монотонную фазу. Проходил час, другой, пятый, десятый… Мне казалось, что я медленно умираю и тому умиранию не видно конца. Болела и страдала каждая клеточка моего тела, сопротивляясь действию лекарства, которое должно было убить раковые клетки и дать жизнь всему организму в целом. Мне представлялось, я чувствую гибель каждой из них, они дрожали, извивались от боли, медленно угасая. Все мое тело гудело, мелко вибрировало, жутко болело. Я не знала, насколько хватит у меня сил терпеть адское наказание, смогу ли дотянуть до утра и не свихнуться.

Почему-то в первую очередь эти ощущения чувствовали руки по локоть. Потом все тело выводилось из нормального состояния. Сначала горела кожа, следом губительное воздействие проникало вглубь до костей. Странное сочетание всепроникающего холода и одновременно охватывающего всю тебя огня. Это не укладывалось в голове. Такое невозможно описать.

Вот так и шли один за другим дни, проживаемые в тягостной тоске, в борьбе с собой и болезнью, перемежаемые депрессией и тошнотой… Но ведь что-то заставляло надеяться и терпеть эту борьбу жизни и смерти, оставляющую малый процент надежды выжить? Может, внучка?

– …Правду говорят, что есть такое лекарство, чтобы после химии сильно не колбасило? Я бы заранее купила, – прерывает ее Ася.

– Есть. Немного облегчает состояние. Утром доктор двумя таблетками из личных запасов вызволил одну больную из ада и еще на две ближайшие ночи дал спасительного препарата. Сказал, что не ожидал от нее подобной патологической чувствительности. На вид она – железная женщина. (Значит, железной была только ее сила воли.) Потом пошутил: «Меньше знаешь – лучше спишь. Вон деревенской бабусе семьдесят четыре года, а она после очередной химии помолится и спит себе. Ни на секунду не допускает мысли, что Бог покинет ее в трудный час. Тебе бы так.

А ты вся исполнена глубокого трагического чувства. Соприкоснулась с болью соседки по койке, совершенно очевидно, что вобрала в себя всю ее горечь, на себя примерила и не оставила себе никаких оснований сомневаться в том, что и тебе так же плохо будет. Таков был твой вердикт? А ведь мы все разные. Может статься, у тебя все иначе пошло бы, не накрути ты себя до истерического состояния. Выбрось из головы предвзятое мнение. Рассей свои сомнения и страхи. Верь в свою звезду».

А я днем замечала горюющие глаза и скорбно поджатые губы у этой старушки. Не так все просто, как говорил доктор, успокаивая ту больную. Видно, здоровье у деревенской бабушки было еще крепкое.

– Может, и прав юморист Жванецкий, когда шутил, что не обремененные знаниями страдают меньше? – влезает со своим мнением Полина.

– Глупости. Переносимость лекарств зависит от исходного физического состояния организма на тот момент.

– И морального. Я одноклассницу Лариску вспомнила. Она рассказывала, что их в детдоме не запугивали и она выросла бесшабашно храброй, – вздохнула Нина и продолжила рассказывать о своих подругах по несчастью.

– …Я доктору говорила, что мысли мои неподвластны моей воле, что мгновенно погружаюсь в пучину отчаяния. Жизнь дала трещину, и я сразу потеряла надежду. Моя сила оказалась мыльным пузырем. В повседневной жизни я редко задумывалась о смерти, а тут… сюда бы того, по чьей вине я здесь маюсь… зараза чертов, – снова жалуется Ася.