Вкус жизни

Почему в основном болеют женщины? Что является причиной этой жуткой болезни? Бесконечные ежедневные оскорбления, унижения и как следствие – долговременные обиды? Неудачная личная жизнь. У них у всех жестокие, безразличные мужья? Эгоисты раком не болеют. До ста лет живут… Как говорит соседка: «И без мужиков плохо, и с ними несладко». Возможно, проблемы детей и внуков тоже приводят их в эти жуткие темно-зеленые стены. Или постоянный страх за свое единственное и такое неудачливое чадо, выращенное без отца?..

Обычно в очередях на прием к врачу люди делятся своими проблемами, интересуются квалификацией врачей, ссорятся с теми, кто пытается пройти без очереди, без талонов. Здесь – молчание, хмурые взгляды. От врачей выходят молча, иногда со слезами. Слезы здесь – дело обыденное. Не слова, глаза и позы выражают безнадежное отчаяние.

Суровый доктор начал разговор со мной так:

– Судя по тому, что я вижу…

Я мгновенно почувствовала себя на краю гибели.

– Какая степень? – прошептала я вмиг онемевшими губами.

– Как вы понимаете, я не могу, не имею морального права, не скрою от вас… вторая…

Я поняла, что третья или того хуже. Сердце ухнуло в бездну. Уронила голову на руки и белугой заревела, не думая о том, что надо бы постесняться своей слабости и попытаться сдержаться. Если каждая из нас станет распускать свои нервы… Но не сумела. Теперь я понимала, что такое мужество смертельно больного человека, что такое умение достойно нести свой крест. Но тогда я еще на что-то надеялась и не была морально готова сдерживать боль души. «Неужели медицина бессильна перед моим недугом? Неужели я больше никогда не увижу сына, моего Андрюшеньку?» – закрутилось в моем мозгу.

– Мне легче знать правду, чем мучиться в неведении. Неизвестность для меня губительна, – пробормотала я сквозь бурные рыдания. – Не оставляйте мне иллюзий. Осознание близкой смерти даст мне силы бороться за свою жизнь. Такой вот парадокс. Дважды не умирают. Я хочу довести свою жизнь до логического завершения, достойно подготовиться, закончив все свои основные дела и только тогда, если мне суждено… спокойно уйти… Я привыкла ставить вопросы ребром и спрашиваю без обиняков, потому что все, что касается меня лично… я всегда сама решаю, что для меня хорошо, что плохо… Вы не должны скрывать от меня то, что я должна знать по праву. Это моя жизнь и моя…

– Больные чаще всего не хотят знать, сколько им осталось, – осторожно заметил врач.

– Но тогда они и не задают прямых вопросов, – заявила я, все еще надеясь на лучший вариант.

– Ну что же, не стану держать вас в неведении. Третья, запущенная. Вам это о чем-то говорит? Двадцать процентов вероятности выживания. Я не преувеличиваю. Статистика. Но консилиум может опровергнуть мое предположение. Будем надеяться, – вдруг как-то особенно сочувственно сказал доктор, близко наклонившись к моему лицу.

А может, это мне только показалось. Я так нуждалась в поддержке! Понимал доктор, что лучше сказать больному «двадцать процентов удачных случаев, чем восемьдесят – смертельных». Такова особенность человеческой психики.

– Вам требуется срочная операция. У вас нет и недели на завершение каких-то дел, – добавил он мягко. Я безропотно согласилась.

Не помню, как добралась до остановки автобуса.

Сидела на скамейке, потеряв представление о пространстве и времени. Серая мгла вползла мне в душу и всю заполонила. Когда выпала из страдальческого забытья, первой мыслью было – «это конец». Скажу так: сама себе вынесла страшный приговор. Запомни, Лера: нельзя этого делать.

Шумели над головой березы, ярко светило солнце, а я не понимала, как всему этому можно радоваться. Мне казалась бессмысленной суета людей, их улыбки странно не вязались с новым для меня, еще полностью не осознаваемым, тусклым, жутким миром, наполненным нестерпимо гложущим меня изнутри страхом и отчаянием. Я не винила людей, не осуждала. Я думала: «Им повезло…»

В душе было полное отторжение, нежелание воспринимать реальную беду и одновременно нескончаемые слезы, бессилие, невозможность справиться с обрушившимся на меня несчастьем, перечеркивающим все надежды на будущее, растерянность и обида на судьбу-злодейку. Кольцо страшных мыслей зажало до такой степени, что не позволяло нормально думать. Путались события дней, недель, фамилии… сочувственные взгляды сводили с ума, мир померк. Внешне я была невозмутима. Но это было спокойствие изнеможения. Раньше я считала, что в случае болезни меня должно охватить безумное желание остановить первого же знакомого и все ему рассказать. А вышел ступор. Видно, не тот уровень заболевания. Не грипп.

Полная безысходность превратила меня в неполноценного человека, которого куда-то ведут, зачем-то зовут. Я не запоминала, где я, что делаю. Как автомат, следовала за аспирантом, взявшим мою судьбу в свои руки. Была Москва, научно-исследовательский институт, длинные светлые коридоры, внимательные люди, требующие срочной операции. Было неверие молодого врача в нашу с ним встречу в ближайшем будущем. Он не улыбался лживой, обнадеживающей улыбкой, он констатировал факт… И это вызвало вспышку мощного желания выжить, доказать обратное… Много чего было… и еще возвращение домой. Где, куда, зачем ходила, ездила – все это проплывало мимо сознания...

Перед глазами возникало лицо бабушки. Она молила об уколе, который помог бы ей мгновенно избавиться от страданий. Полтора года жутко кричала от боли. Морфий не помогал… Стала часто вспоминать детство. К чему бы это? У меня нет будущего? Зачем тешить себя слабой надеждой? Пузырек яда – и все проблемы сразу закончатся… Расписаться в своем бессилии? Это воспринималось мной как поражение, как стремление довольствоваться много меньшим, чем я могу… Это скорбное оцепенение у меня под влиянием оставшихся на всю жизнь горьких юношеских впечатлений смерти самого любимого человека? Но у бабушки не было и одного процента надежды на спасение, а у меня целых двадцать. Стоит ли делать попытку самой распорядиться своей жизнью? «Не лучше ли свалить ответственность на Всевышнего, ему сверху виднее», – вяло иронизировала я над собой…

Рассказ Лены вдруг пересекся в памяти Леры с воспоминаниями Инны о своей такой же болезни.

– …На консилиуме неловко переминалась с ноги на ногу, машинально теребя дужки очков, и с трудом воспринимала слова докторов. Заторможенно и неуверенно ставила негнущиеся руки на талию, не могла унять ходуном ходившие колени. И когда молодой, высокий, крепкого сложения, спокойный и уверенный доктор сказал: «У вас обычный случай без аномалий», я почему-то сразу поверила ему. Во мне окрепла уверенность, что выживу. К чему скоропалительные выводы? Не все так безнадежно… «Нет, я не умру, не доставлю тебе такого удовольствия. Такая перспектива меня не вдохновляет. Не загубишь ты меня. Не допущу. Буду держать осаду», – с обжигающей злостью думала я о муже.

В больницу я должна была явиться в полдень. В силу своего беспокойного характера я, как всегда, стремясь к надежности, хотела поехать на автобусе с запасом времени хотя бы в полчаса. Но муж даже в такой ситуации не мог не проявить своего упрямства. Он тянул время и не торопился вызывать такси. Я нервничала, а он вырывал из моих рук телефон, утверждая, что у него все под контролем. У меня не было сил с ним спорить, а мои слезы на него не действовали. Он, как всегда, стремился любыми путями настоять на своем. Когда он все-таки позвонил, ему ответили, чтобы ждали машину в течение часа. Потом мы немного постояли в пробке. А в завершение поездки нам еще пришлось объезжать улицы, где проходил ремонт трассы. В общем, опоздали мы на прием.