Вкус жизни

Лежу, размышляю, усмехаюсь про себя: «Жизнь – это постоянное испытание человека на прочность. Я не склонна поддаваться нытью, и все же, если серьезно, что-то все чаще и чаще приходится выдерживать подобные испытания по причине безалаберности и безответственности окружающих, и черный кот тут совсем ни при чем. А может, виноват мой возраст, мои болячки, которые не позволяют смотреть, как раньше, на непредвиденные трудности с юмором?.. Нет, все-таки слабовато у нас с уважением к человеку…

А через два дня мне предстояло идти на рентген. Серьезные проблемы с позвоночником возникли. Процедура подготовки к съемке оказалась для меня с моим теперешним здоровьем слишком сложной. Она состояла из нескольких этапов. Особенно с касторкой не повезло. Думала, «концы отдам». Не пошла она мне. И все же я мужественно перенесла все манипуляции и явилась к специалисту. Отсняв и проявив пленку, она вежливо попросила меня прийти в следующий раз, предварительно повторив процедуру подготовки организма. Я расстроилась немного, но так как винила себя (я, как правило, всегда сначала во всем виню себя), то безропотно удалилась восвояси. В следующий визит все повторилось – не получился снимок.

Но тут в кабинет вошла пожилая женщина и попросила медсестру сделать еще один снимок моего позвоночника. Та послушалась. Но что-то снова не заладилось, и изображение моих костей не устроило специалиста. Повторили процедуру. На этот раз пожилая сотрудница, внимательно рассмотрев снимок, сердито забурчала: «Смотри, как надо делать: отсчитывай позвонки и мысленно ставь на проблемном месте крестик… » И она острым ноготком сделала на моей спине метку. На этот раз снимок получился. Сползая со стола, я возмутилась: «Подопытного кролика из меня сделали? Разве нельзя было предварительно поучиться на манекене?» Разнервничалась, конечно, правда, внутри себя. Шла и буквально падала от внезапного спада сил. Еле-еле доковыляла домой. Врач, выписывая из больницы, предупреждал: «Никаких облучений, таблеток, массажей. Даже горячей воды остерегайтесь, пока ваш разбалансированный организм не перестроится. Вы теперь у нас хрустальная»… А тут четыре рентгена в один день! Поневоле разволнуешься…

Почти на год я выпала из привычной жизни, а если еще учесть полную стабилизацию разбалансированного организма, то на пять лет. Но главное ведь – живу, даже работаю!..

Я посмотрела на Лену. В голове мелькнуло: «Дай Бог тебе здоровья».

Воспоминания Леры прервались шумом передвигаемых стульев. Алла выходила из-за стола.

Ангел

А мысли Эммы отвлеклись на откровения Киры о самой себе.

«Я, – рассказывала она, – вдруг во всех подробностях представила домик на окраине Риги, в котором мы с сестрой жили со своей старенькой бабушкой до тех пор, пока она не умерла. Нас, уже школьниц, отправили в детдом, где и началось неожиданно свалившееся сиротство…

Внутри меня, как всегда при этом воспоминании, сразу все сжимается и цепенеет болью той далекой утраты самого близкого, невыразимо дорогого человека…

Нас отрывали от родного порога, а мы цеплялись за перила и испуганно кричали: «Бабушка, бабушка!», не желая верить, что остались одни в этом огромном, пустом без нее городе. Она ушла и забрала с собой целый мир добра и уверенности.

За горьким поминальным столом сидели чужие женщины и держали нас на коленях, а мы с сестрой, заплаканные и притихшие, испуганно глядели на них. Нас жалели, нам сочувствовали, но от этого мы еще сильнее ощущали, как холодно будет жить без родного человека. Перед глазами возникало лицо бабушки, к сердцу подступало что-то пронзительно-нежное и невыразимо жалостливое. И потоки слез унять было невозможно. Чужие люди не спускали нас с рук до самого приезда машины, увезшей нас из детства.

Мы не знали чистого чувства к родителям, не испытывали проявления к ним искренней неподдельной сердечности, не умели гордиться ими, ярко излучая радость уже только от слов «папа» и «мама». Папа не оборонял нас от всего мучительно стыдного, грязного, с чем пришлось нам встретиться, и мама не защищала ни от жизни, ни от самих себя. Но мы были сильны духом и выносливы потому, что когда-то у нас была бабушка. Памятью о ней мы отстояли в себе достойных людей…»

Теперь Эмме печальный рассказ Киры о девушке Лениного сына Андрея вспомнился. Кира рассказывала, а она тогда сидела в ее глубоком кресле и представляла себе эти трагические события. Когда становилось невмочь, прикрывала глаза, чтобы подруга не видела набегавших слез.

– Сынок, Андрюшенька, со мной делился, – рассказывала мне Лена.

«…Яркий майский день. Я иду в школу. Но все мои мысли занимает таинственная незнакомка: «Чем же особенна эта девушка? Тоненькая, подвижная, легкая, стремительная, вот-вот вспорхнет ласточкой. Короткая стрижка светлых волос, открытое, удивительно доброе лицо, милые ямочки на щеках. Глаза мягкие, на удивление грустные, будто темной дымкой подернуты. Даже когда губы улыбаются, они только чуть светлее или ярче становятся. Для своих шестнадцати лет (на ее школьной папке для рисунков четко выведено – «10 класс») девушка четырнадцатилетней выглядит. Но не стесняется своей незрелости.

– Долго буду молодой, – отшучивается она, услышав за спиной в свой адрес нескромные «комплименты» парней, прогуливающихся по парку, и взрывами смеха окатывающих стайки девчонок, встречающихся на их пути. – Вам не понять, что для меня недостаток, а что нет.

С улыбкой говорит, без обидных интонаций.

«Удивительно милая, необыкновенная, так бы и глядел на нее не отрываясь. Глаза притягивают. Ну и магниты! Что в них? Форма вроде стандартная, цвет обычный. Вот что! Поразительная, невыразимая прелесть взгляда! Глянешь – и пропадешь в омуте доброты невиданной, теплоты божественной, ласки чарующей… Я влюбляюсь?» – думаю я.

И, похоже, не знает девушка еще тайны своего обаяния, силы его, поэтому смотрит на всех с искренней непосредственностью, чарами не пользуется, никого не завлекает, на всех распространяет свое очарование, всем дарит радость. И восхищенье в ее взгляде, и нежность – случайные, мимолетные, и упрек – не кокетливый жеманно-женский, а удивленный, чуточку обиженный: «Как?! Разве так можно?!» Вспорхнули ресницы, сбросили секундное недовольство, и вновь мягкое, спокойно-ласковое лицо. Теперь серьезным сделалось. Задумалась. «А строгим оно бывает? А злым? Вот бы понаблюдать», – думает Андрей и обгоняет незнакомку, чтобы вновь попытаться взглянуть в ее глаза.

Вскочили в автобус. «Боже мой! Какое презрение в ее глазах! Сколько брезгливого отвращения!» Оказывается, один малый попытался приобнять «предмет моего исследования» за талию под предлогом тесноты или неустойчивого положения на ступеньке автобуса. Какая прелесть! Рук не распускала, чтобы наказать обидчика оплеухой. Глазами убила! Ай да дивчина-молодчина!

А теперь вот этот молодой парень осторожно, словно бы невзначай прикоснулся к ее руке. Девушка тут же чуть заметным движением плеча дала понять, что больше этого делать не стоит. Тот сообразил, глаза отвел. Она мило улыбнулась. «Понравилось, что понятливый», – про себя оцениваю я увиденное.

Вышла школьница из автобуса и не замечает, что идет чуть ли не вприпрыжку, будто порхает, тихонько напевая что-то по-детски искренне-восторженное. Она радуется городу, солнцу, весне, наполняется запахами, эмоциями. «Ах, какое сегодня яркое солнце, какие золоченые облака. И ветер ласково касается лица, и люди такие праздничные, светлые. Какое счастье жить!» Лицо ее восхитительно нежно сияет. Обогнула стайку девушек. Навстречу ей бежит и плачет ребенок, к маме не идет, упрямится. Девушка берет кроху за ручку и ласково говорит:

– У меня есть маленькая сестренка, такая же, как и ты. Со мной пойдешь или с мамой тебе лучше?

Она хитренько улыбается, делая ударение на «мамой». Малыш, «развесивший было уши» перед доброй «тетей», оглядываясь, медленно возвращается к маме и при этом пытается понять: всерьез она или в шутку хотела его забрать?

А вот мужчина идет с мальчиком лет пяти, «непринужденно маты разбрасывает», атмосферу добрых человеческих взаимовлияний вокруг себя загрязняет. Девушка замедляет шаг перед ним и, распахнув свои огромные лучистые, вспыхнувшие от негодования яркими сапфирами глаза, удивленно, с расстановкой произносит: