Вкус жизни

Не прошло после вливания и двух часов, как начала подступать тошнота. Она стремительно нарастала, и я уже думала только о том, чтобы добежать до туалета, не испачкав пол в коридоре. Рвотная масса поднималась к горлу. Зажала рот полой халата. Меня всю корежит, но я успеваю. Душу выворачивает долго и мучительно, до боли в желудке и в горле. Льется из глаз, носа, отовсюду, откуда происходит естественное выделение влаги. По спине бегут ручейки. Ночная рубашка от напряжения уже мокрая. Я опустошена и измотана. Но тошнота пропала. Надолго ли?

Умылась и только тут заметила, что рядом корячится совсем молоденькая худенькая девушка. Она то скручивалась, то раскручивалась. Было впечатление, что кто-то выжимает ее, как тряпку. На дрожащих ногах добралась до палаты, переоделась, легла. Стало чуть-чуть легче, но тошнотворное состояние осталось. Задумалась, оценивая только что прочувствованное. При беременности тошнота была другая, чем от химии. В ней не было уничтожающего зудящего страха смерти. Там я сознательно терпела, понимая, что создаю новую жизнь, а тут дико, по-звериному борюсь за свою жизнь.

Прислушиваюсь к себе, чтобы не упустить момент, когда надо снова бежать в туалет. Опять нарастает тошнота, желудок сводят судороги. Резко воспринимаются любые запахи, особенно гадкие из столовой. Ох уж этот вареный хек, век бы его не есть! И почему он здесь такой противный? Запах бередит весь организм, заставляет остро и нервно реагировать на малейшую мелочь. Но я терплю. А тошнота все нарастает. Я пытаюсь беззвучно подавить жуткие позывы. Нельзя терроризировать людей, которые лежат рядом, вызывая ответную реакцию в их организмах. Надолго меня не хватает, зажимаю рот руками. Давлюсь, все прыскает сквозь пальцы на халат. Снова мчусь извергать фонтаны.

Сотрясаемая спазмами, я перегибаюсь пополам. Мои кишки что-то закручивает морскими узлами. В горле саднит. Я оглашаю туалет то надрывным рваным, то захлебывающимся кашлем. Он отдается в мочевом пузыре болью и коликами. Прострелы по всему телу то короткие, то длинные, то единичные, то веерообразные. Странные, раньше о таких в себе не знала. Они на что-то похожи… Пью воду из крана и снова извергаю в унитаз из желудка зеленоватую жижу. Меня выматывает до основания… И так до часу ночи. Теперь чувствую себя не в пример лучше, только очень слабо. Дрожу всем телом. Упираюсь лбом в белый кафель, держусь за холодную водопроводную трубу, чтобы не свалиться на плиточный пол, залитый мочой и брызгами изверженной пищи… Я вдыхаю холод из форточки с разбитым стеклом, выдыхаю жар… Теперь тело в судорогах – ни вздохнуть, ни выдохнуть. Сердце то трепещет, то останавливается… Пришла в себя. Постояла, немощно поникнув. Голова как пустой самовар, по которому колотят… Шваброй помусолила пол и вернулась в палату, но ненадолго…

Опять надрывный кашель. Такой, что электрические разряды как ножом разрезают и разрывают мышцы рук, острой болью прошивают грудь и то место, где она еще совсем недавно находилась. Болезненные импульсы бегут по сторонам равнобедренного треугольника – по постоянному, будто по давно выверенному пути – от груди проскакивают вниз и смыкаются в области мочевого пузыря или чуть ниже, а дальше мелкими коликами разбредаются по всему телу… Ощущения какие-то знакомые. Ах, да… Не раз в своей жизни попадала под двести двадцать. Случалось и за оголенный провод подержаться после безграмотного визита электрика в одну из моих лабораторий. (И он еще пытался меня, физика, учить уму-разуму.)

…Я худо-бедно пока передвигаю ноги самостоятельно, а моя подруга по несчастью уже не может идти сама. Сначала еще пыталась держаться за стену, потом ноги у нее подкосились, и она обратила на меня глаза раненой козочки. «Обопрись на меня», – прошу ее. Вместе мы добредаем до палаты. Там ее подхватывают другие женщины. Это истязание организма еще не страшное, потому что кратковременное и дает какое-то облегчение.

…Потом я начинаю ощущать странную потребность уйти от себя, убежать. Гонит не боль, а состояние организма, когда ни минуты не можешь ни сидеть, ни стоять, ни лежать, когда не знаешь, что предпринять, чтобы загасить, ослабить ужасно неприятное, тревожное ощущение постепенной гибели твоей плоти. Страх зарождается в самой сердцевине моего существа, начинает угрожающе нарастать, охватывая все большие участки моего тела. Вибрирующие волны темного ужаса и боли накатывают на меня и уже не покидают… Ни с чем не сравнимые ощущения.

Это не кратковременная знакомая острая боль, это необъяснимое словами состояние угасания жизни, когда каждая клеточка моего тела борется – и неизвестно, победит или отомрет… И я все это чувствую. Неясно, что происходит, чем закончится. Внимаю каждому своему вздоху, потому что дыхание теряется. То кажется, что душа вот-вот отлетит или сойду с ума, то боюсь, сомлев, свалиться на пол и умереть, не приходя в сознание. Прослушиваю весь организм, улавливаю малейшие изменения. Отчаяние, страх и усталость сковывают тело и разум.

Мечусь, как медведь в клетке, не находя покоя. Кажется, если остановлюсь, то упаду и не встану, так и буду корчиться, пока не погибну. Как тень я брожу по коридору и шепчу: «Господи, дай мне осилить… еще, еще дай сил… Боже, когда это закончится, когда!?.. Господи, дай выжить, помоги…» В голове никаких мыслей, кроме одной: как выдержать это жуткое зомбирование. Я уже не человек. Я просто комок нервов, стремящийся пережить страшно длительное мучение. Страх нависает над моей койкой, спешит за мной в туалет, в тупик коридора, где я хожу туда-сюда в мокрой от холодного пота «ночнушке» и в халате «внакидку».

Не хочется выставлять на общее обозрение свои страдания. У всех своих хватает. Опять ухожу в глухой коридор и там мечусь от стены к стене, кручусь на месте, сжав локти, меряю шагами ненавистный, но спасительный «отросток». Больно дрожит каждая клеточка моего тела, особенно болезненно чувствую умирание клеток рук… От лекарства должны гибнуть только клетки опухоли. Почему я чувствую боль по всему телу? Боже мой! Они заполонили меня целиком?!..

Я машинально растираю предплечья, словно пытаясь их согреть. Я понимаю, в однообразии, в монотонности и бесконечной длительности саднящей боли – самое трудное, угнетающее. Кажется, что короткую, но сильную боль пережить легче, а эта медленно, но все равно уничтожает… На меня словно навалилась непосильная ноша, которую я обязана нести, не имея возможности бросить, ослабить. Сознание неизбежного гибельного конца убивает. Нервная боль не отступает, накапливается и истязает с неподвластной мне постоянностью. В голове никаких мыслей. Я – никто. Я – сгусток страха.

Невыносимо давит зловещая, угрюмая тишина ночного коридора. Подхожу к молельной комнате. Порога не переступаю. Через стеклянную перегородку вижу и слышу молящихся женщин. Поражаюсь страстности, истовости их молитв, коленопреклоненному смирению. Одна так вовсе в состоянии молитвенного экстаза. Насколько сокровенно здесь выражение собственного «я», подражать ему невозможно…

Говорят, перед лицом смерти человек меняется. В его душе появляются трагедийные интонации. Рвутся нити жизни, связывающие его с Космосом. Он вспоминает наиболее яркие или тяжелые страницы своей биографии… Вряд ли. Выжить он пытается, а не вспоминать.

Понимаю, что многие в молельной комнате уверовали в Бога только после операции. Они из заново родившихся, вернувшихся к новой жизни, не торопившихся ни в рай, ни в ад. Кощунственно прозвучали в голове знакомые с детства слова: «Лучше убедить, чем принудить». Пытаюсь вникнуть в смысл слов молитв. Он не доходит. Улавливаю только отдельные слова. Вошел мужчина. Он единственный среди женщин. Узнаю его. Заядлый курильщик. У него рак гортани. Он из числа безнадежных. Тихий и смиренный. Встал на колени. Покаянно целует крест. Последняя надежда… Каким он был до этого… упрямым, безвольным? Мелькает короткая мысль: «Женщины сюда попадают в основном по причине несчастливой жизни, а мужчины – по глупости и слабости характера. Из-за курения. И все равно его жалко…