Владимир Ост

– Понятненько, – Наводничий все-таки два-три раза заставил вспышку сработать, и друзья убедились в том, что действительно: на полу у противоположной стены расставлены невысокие ящики, в которых произрастает обыкновенная трава. – Ясненько.

Женщина с ребенком, пошуршав пологом, вышли.

– Комната – изолированная, десять квадратных метров, без окон – будет для вас отличной кладовкой или гардеробной, – сказал Осташов.

– Пошли, риэлтерская душа, – отозвался Василий.

Они вернулись к проему – и вот она, снова комната с круглым аквариумом. Подойдя к стеклянной емкости вплотную, Владимир увидел, что она стоит на покрытой черным бархатом подставке со встроенной красной лампой, а внутри аквариума лежат никакие не камни и не угли, а гранаты – те, которые едят. Среди целых плодов были и половинки, и четвертинки. Настоящие или муляж? Можно их потрогать? Черт знает.

В комнату ворвался яркий свет – это был выход из лабиринта обратно в белый зал. Молодая мама придерживала полог, пропуская сына вперед. Но малец (лет шести, судя по росту) вернулся вприскочку к аквариуму, сунул руку в емкость, пощупал гранаты и, ухватив четвертушку, рванул к выходу. Полог за ними опустился.

– Ну как ты себя ведешь? – послышался голос мамочки из зала. – Это же выставка. Тут ничего нельзя брать и кушать.

– Дура, – тихо прокомментировал во тьме Наводничий.

Осташов увидел, как в аквариум нырнула рука Василия, мгновенно ставшая красной.

– Детям и репортерам все можно, – сказал фотограф, перебирая содержимое емкости.

Обратно его рука выбралась с половинкой граната.

– М-м, Вованище, – сказал он, причмокивая, – вкусно! Рекомендую.

Но Владимир взять гранат постеснялся.

Наконец друзья выбрались на белый-пребелый свет. Мама с мальчиком уже покинули зал, а других посетителей все еще не наблюдалось, зато здесь вовсю суетились служащие галереи. Две девушки и мужчина в чистеньких синих комбинезонах расставляли вдоль одной из стен стулья, накрывали белой скатертью два стола в углу. Это была отлично выдрессированная команда, во всяком случае действовали они слаженно и переговаривались, несмотря на отсутствие зрителей, тихо, как библиотекари.

– Ну, и что эта инсталляция значит? – спросил Наводничий.

– Подумать надо, – ответил Осташов.

– Н-да. Это хорошо, что мы с тобой попали сюда раньше всех, – говорил Наводничий, выколупывая гранатинки и кидая их в рот. – Спокойно осмотрелись. Теперь я знаю, как надо будет снимать здесь Настю.

– Как?

– Около Венеры, других вариантов я не вижу – так же, как я снял эту мамзель, которая нас туда водила. И еще один плюс: я сейчас пойду на улицу и смогу заснять, на каком лимузине приедет Настя. Во-от. А ты, коллега, пошныряй тут, найди опять кураторшу, или еще кого-то, и разузнай, сколько чего здесь Насте стоило. Я так думаю, инсталляция влетела в копеечку. Ты прикинь, сколько здесь белого материала, и сколько еще там черного, и все остальное! В общем, давай, работаем.

Наводничий пружинистым шагом направился к выходу.

Осташов остался стоять на месте. Ему ужасно не хотелось разнюхивать, сколько Лисогорская потратила на выставку. И уж тем более – взахлеб рассказывать об этом всему свету через газету. Он находил это пошлым, а пошлость, в его разумении, являлась одной из презреннейших черт человеческой натуры.

Так и не решившись идти искать кого-то из сведущих сотрудников галереи и не придумав, куда себя деть, пока Наводничий караулит на улице Лисогорскую, он потихоньку прошел к ряду стульев у стены и сел с краю.

Персонал в синих комбинезонах, закончив дела, скрылся.

Владимир хотел было уже выйти на улицу к Василию, покурить, как в зал вошла уже знакомая ему девушка в черном платье. Ага, кураторша. Ну что, спросить ее, сколько стоил материал, трава, гипсовая Венера и прочее?

Девушка осмотрелась, ни на секунду не остановив своего взгляда на Осташове, постояла с задумчивым видом, потом, опустив взгляд себе под ноги, неспешно ступая, пересекла зал и тоже села – в двух стульях от Владимира.

– Здравствуйте еще раз, – сказал Осташов.

Девушка молча посмотрела на него туманным взглядом, как бы с трудом припоминая, где могла видеть этого субъекта.

– Мы с вами смотрели статую Венеры, помните?

– И?

– Гм, да я так просто сказал.

Возникла пауза.

– Мне понравилась эта инсталляция, – снова попытался завязать разговор Осташов, но на сей раз он чувствовал себя гораздо свободнее, поскольку за время паузы твердо решил, что не будет расспрашивать эту сотрудницу о ценах. – А вы что о ней думаете?

– Понравилась? А чем?

– Своей идеей. Или, наверно, лучше сказать – идеей-призывом. Нет, лучше – напоминанием.

– Да? И что вам все это напомнило?

– До меня, честно говоря, только что дошло. Понимаете, тут автор говорит нам: люди, у вас есть органы чувств, и это бесценное сокровище. Смотрите на прекрасные творения мастеров, слушайте замечательную музыку, вдыхайте ароматы. Гм. Если продолжить логику, то гранаты тогда должны означать осязание и вкус. Значит, их можно потрогать и попробовать.

– Попробовали?

– Нет, я подумал, что произведение искусства не стоит съедать. По крайней мере, до официальной церемонии открытия.

Девушка усмехнулась.

– Так вы художник, да?

– Да, но… сейчас я ничего не рисую. Не спрашивайте почему, я и сам не знаю. И даже не знаю, буду ли рисовать. Я сейчас занимаюсь недвижимостью, и тоже не знаю, буду ли заниматься этим дальше, – Осташов вздохнул. – Приятно видеть, что кто-то занимается творчеством, – он сделал жест в сторону черных комнат. – Эта Настя – молодец, у нее хорошо получается. Мы даже не ожидали.

– Мы – это вы о себе? Мы, Николай Второй?

– Нет, мы – с другом. Он журналист, ну вот с которым мы смотрели статую. Он сейчас вышел ловить момент, когда приедет Настя. Чтобы сфотографировать, как она будет выходить из лимузина.

– А. Он из «Комсомолки», кажется?

Владимир кивнул.

– Представляю, что ваш друг напишет: Анастасия Лисогорская на папины денежки закатила выставку, ну и так далее. – Девушка в упор посмотрела на Осташова своими ясными серо-голубыми глазами. – А вы хотите знать, сколько это стоило? В долларах?

– Лично я, э-э… – Владимир поднял взгляд в потолок, – нет. Нет. Какая в принципе разница? Никто же сейчас не подсчитывает, сколько стоили краски для потолка Сикстинской капеллы. Важно только, что представляет собой художник, умеет он что-то или он пустое место. А остальное уже – чушь, сплетни, мещанство, короче говоря. Вот по этой инсталляции видно, например, что Лисогорская – девушка с головой, и у нее есть чувство прекрасного. Это, может, глупо звучит, по-школьному, но зато этим все сказано.