Внешняя беговая

— Может так оно и есть, — задумчиво произнес тесть. — Осуждаешь?

— Да, в общем-то, нет, — неопределенно пожал своими широченными плечами Вальронд. — Только, вот…

— Знаю-знаю, что ты хочешь сказать, — перебил его Афанасьев. — В России-матушке всегда не было недостатка в обездоленных детях, и на всех на них не хватит никакой коллекции раритетов, а тем более таких браслетов, как твой.

— Да, такие дела не решаются в частном порядке. К ним нужен комплексный подход — на уровне государства, а не милосердия отдельно взятых сердобольных лиц, вроде вашего.

— Ты не понимаешь, Петя. Именно в этом конкретном деле и есть моя персональная вина. Ведь придуши я этого Арнста, где-нибудь на телевидении еще два месяца назад и не было бы этого непотребства. Я по своей старческой дурости думал, что вот, постращаю его, так он и осознает, проникнется. А оно, видишь, как получилось? С такими типчиками уже ничего не поделать. Таких надо только выкорчевывать, чтобы они не заразили окружающих. Вот я и собираюсь это сделать. Но так, как ущерб их действиям все же уже нанесен, в том числе и по моей непосредственной вине, то, стало быть, мне и расплачиваться за нее. Ну, и вам с Настей тоже, как ближайшим моим родственникам.

— Вам, конечно, виднее, со своей государственной колокольни рассуждать о персональной ответственности, — подпустил туманной неопределенности в свои слова Вальронд.

— Значит, ты считаешь, что я неправ? — снизу вверх глянул он на зятя непонимающими глазами.

— Не знаю, — опять пожал тот плечами. — Вот, вы, Валерий Васильевич, продали свою коллекцию…

— А еще отнял ваши деньги, твой браслет и сережки, что ты подарил Насте, — перебил его тесть.

— Да, Бог с ними, с этими деньгами, — махнул рукой Петр. — Наживем еще. И сережки купим. Только я ведь не про это начал.

— А про что?

— Я это к тому, что, вот вы сейчас перечислите деньги на этот хоспис… Уж не знаю, на какие цели будут они израсходованы, но будем надеяться, что толика благ достанется и сиротам. Но я никак не возьму в толк, а чем хуже дети в таких же хосписах, скажем, Воронежа или Сызрани? Или этим детишкам, просто повезло оказаться в столице? Опять, значит, одним — все, а с другими, как быть? Опять позориться на весь белый свет с просьбами по телевидению скинуться гражданам на спасение того или иного ребенка?

— И что ты предлагаешь?

— Кто я такой, чтобы предлагать план действий целым министерствам социального обеспечения и здравоохранения? Это пускай они решают вопросы о приоритетном и центральном финансировании учреждений подобного рода. Пусть у них голова болит о том, чтобы содержание и медицинское обеспечение детей Москвы ничем не отличалось от такого же, но в каком-нибудь Урюпинске. Не знаю. Может быть, в наше непростое время, стоило бы ужаться где-нибудь в ином месте, чтобы обеспечить достойное содержание детей, как нашей надежды на будущее. Не будет детей — не будет и будущего. Я — водолаз, а не государственный деятель, поэтому не мне решать такие вопросы.

— Хорошо, Петр, я подумаю над твоими словами, но сейчас, позволь мне довершить начатое?

— Так, а кто же вам мешает? — в который раз пожал он широкими богатырскими плечами. — Вершите, коли уж вы у нас Верховный.

Анастасия на протяжении всей этой недолгой беседы «по душам» стояла здесь же, в нелепой позе прижимая к груди «несметные сокровища» диктаторского семейства. Она хоть и стояла рядом, но не проронила ни слова, что было довольно редким событием, учитывая ее словоохотливость. До нее только сейчас стал доходить истинный смысл происходящего. Она напрягала весь свой интеллект учителя начальных классов, ставя себя попеременно, то в положение отца, то в положение мужа. Ставила и никак не могла понять до конца, какое положение ей самой ближе. И тот, и другой, были одновременно в чем-то и правы и неправы. Однако в чем конкретно заключалась правота или неправота обоих любимых ею людей, она так до конца и не могла четко определить и сформулировать. Из этого состояния ее вывел голос отца:

— Настя, проводи меня до крылечка.

— Да-да, конечно, — засуетилась она, не зная куда пристроить деньги и украшения, но не найдя подходящего места для них, побежала, все так же придерживая их на ходу, вслед за удаляющимся отцом,

Когда они уже порядком отдалились от Петра, стоящего в коридоре и скрестившего на груди руки, отец тихонько, чтобы никто не услышал, обратился к дочери:

— Ты, Настюха, не держи зла на глупого своего отца. Я, вишь, погорячился малость. Ну, да с кем не бывает, — извиняющимся тоном начал он, не сбавляя при этом шаг.

— Я понимаю, — торопливо ответила та. — Вернее, стараюсь понять, — поправилась она тут же.

— Вот и хорошо. Я это к чему, собственно, говорю?

— К чему?

— Ты, это… В общем, деньги те, что вам наложили на свадьбе прибери куда-нибудь. Они вам еще с Петей понадобятся.

— Но, как же…? — начал вырываться у нее вопрос.

— Тише-тише. Не кричи, — зашикал он на нее, когда они спускались по лестнице вниз. — Ничего. Хватит и тех денег, что мы выручим от продажи коллекции, а ваши два миллиона погоды не сделают. Да и вот еще что…, — притормозил он в полуэтаже.

— Что!? — прошептала она ему одними губами.

— Сережки и браслет тоже в ломбард не таскай. Нехорошо дедовской памятью торговать. Отдай его Петру.

— А сережки?

— Сережки тоже прибери куда-нибудь подальше. Время пройдет немного, потом и наденешь. Пусть пока страсти поулягутся.

— Но как я это объясню ему?! — нахмурила он строго бровки, силясь представить себе нелегкий предстоящий разговор с мужем.

— Ну, так вот и объясни, мол, погорячился старый папашка. С кем не бывает? Ладно, придумаешь сама, что еще ему сказать. А если у него возникнут вопросы, то я сам с ним потом поговорю, келейно.

— А твое кольцо и восемь тысяч? Что с ними-то делать?

— Кольцо не жалко. Можно и в ломбард, да только за него мало, что дадут. А деньги… Деньги прибавь к тем, что Золотницкий привезет.

— В банке у меня не потребуют декларацию за такую громадную сумму? — спохватилась дочь напоследок.

— Предъяви им договор купли-продажи. Этого вполне хватит. Ладно, дочка — заторопился Валерий Васильевич, — беги наверх, а то вон, уже Сан Саныч идет.

— Пап, а ты далеко?! Время-то уже к вечеру. Рабочий день заканчивается.

— Не ждите меня. У меня еще куча дел, — не стал вдаваться в подробности отец и вышел на крыльцо.

Там его уже поджидала давешняя троица и присоединившийся к ним начальник личной охраны. Автомобиль стоял рядом, а Кондратьич, пользуясь, подвернувшимся случаем, протирал мягкой фетровой тканью лобовое стекло, видимо, после птичьей «атаки». Только что перенесенный Афанасьевым стресс требовал своего выхода и абсолютной смены окружающей обстановки. Ему сейчас было крайне необходимо переключиться на что-то совсем далекое от сложившегося режима дня. Нужно было привести мысли и чувства в порядок, а то, так и действительно недалеко от инфаркта. Смена обстановки а главное — смена привычного круга лиц, на тех, кто не завязан на деловых и служебных отношениях, вот, в чем виделся ему выход из рутины бытия. Говоря по правде, он и так собирался сегодня сделать давно запланированный шаг к перемене своего маловразумительного состояния, когда он — мужчина, еще не до конца списанный в расход, вынужден вести монашеский образ жизни. И тут, как раз подвернулось весьма подходящее обстоятельство.