Внешняя беговая

— Спасибо, Кондратьич, — сразу понял в правильном ключе деликатность своего шофера Афанасьев и ткнул пальцем в большую кнопку на перегородке, что отделяла салон от водительского места. Толстое стекло медленно поползло вверх, давая им с Вероникой иллюзию уединения.

— Аверьян Кондратьевич очень воспитанный и галантный человек, — прокомментировала Вероника предложение шофера, когда пуленепробиваемое стекло заняло свое место.

— Да, — усмехнулся Афанасьев, — наше поколение еще не утратило чувство такта.

Они немного помолчали. Затем Афанасьев, стал нервно покусывать свои губы, силясь что-то спросить очень важное, но не решаясь. Она заметила эту его нерешительность и пришла к нему на помощь:

— Хочешь что-то спросить? Спрашивай.

— Я это… в общем… только ты не подумай ничего такого…

— Удивительно, как такие робкие люди дослуживаются до таких высоких чинов? — улыбнулась она, видя его потуги. — Наверное, ты хочешь спросить, как я так долго могла обходиться без мужчины? Верно?

— Да… вернее нет. Я не об этом.

— А о чем тогда? — с интересом взглянула она на его лицо, будто вырубленное топором с нелепой и смешной пуговкой носа и красное от смущения.

Наконец он после некоторого колебания тихо произнес:

— Это ведь не я, а ты, тогда в столовой выбрала меня. Почему? Скажи.

Она сначала нахмурила брови, а затем как-то враз обмякла и опустила голову.

— Если не хочешь, то не говори, — поспешил он сгладить напряженную ситуацию, вызванную его не слишком учтивым вопросом.

— Да нет, я скажу. Тут никакого секрета нет, — ответила она, по-прежнему не поднимая головы. — Просто, знаешь, когда это все случилось с Арсением, я как будто умерла. Вроде и жила, а вроде бы уже и нет. Просто на автомате выполняла привычные для себя действия. Куда-то хожу, что-то делаю, с кем-то разговариваю, а про себя все кажется, будто бы это и не я вовсе, а кто-то совершенно посторонний от моего имени. Я тогда и пристрастилась подолгу смотреть на себя в зеркало, чтобы увидеть ту Веронику из зазеркалья, что управляет мной. Разглядывая себя так каждый день, стала замечать, как появляются седые волоски на голове, как появляются и углубляются все новые и новые морщинки возле губ и глаз. Больше всего боялась своих собственных глаз. Они были, как у дворовой собачки, которую недавно бросили злые хозяева — жалкие и чего-то ожидающие: то ли палки, то ли нежданной ласки от случайного прохожего. А потом, когда ты подошел к окошку раздачи и посмотрел в мою сторону, то меня, как кипятком обдало. Я в твоих глазах узнала себя, вернее свои глаза. Они у тебя были точно такими же, как и у меня — потухшими и бездомными. И я сразу подумала, что вот нашелся еще один такой же кем-то потерянный человек, который никак не может найти дорогу к своему дому и своему счастью.

— Но я тогда еще не был свободен…

— Это неважно. Говорят, что глаза — зеркало души. А в душе ты уже был одинок. Женщины это очень хорошо чувствуют. А тем более истосковавшиеся женщины.

III.

И правда, ехали очень быстро, чему способствовали все еще сохраняющиеся карантинные меры, приковавшие большинство московского «офисного планктона» к надомной работе, да и основной поток авто, тех, кто все же трудился на производстве, уже значительно поиссяк. А те машины, которые попадались на пути, старались, побыстрее отвернуть в сторону от мчащегося на большой скорости черного и тяжелого, как бегемот лимузина, ибо связываться с хозяином подобного чудища, в случае чего, охоты ни у кого не было. Несмотря на искусственно созданное Кондратьичем кажущееся уединение, разговор меж ними никак не клеился. Оба чувствовали какую-то скованность. Она задавала какие-то малозначимые вопросы, он отвечал либо кивком, либо односложно. Также и она больше не пускалась в особые откровения по поводу своей жизни, скупо отделываясь короткими и общими фразами — малоинформативными и ни к чему не обязывающими. Когда до места назначения оставалось совсем немного, Вероника начала выказывать легкие признаки беспокойства:

— Можно тормознуть у фасада здания со стороны улицы?

— Что-то лучилось? — заботливо поинтересовался Афанасьев.

— Хочу забежать в продуктовый магазинчик, что у нас на первом этаже, — выпалила она и тут же пустилась в объяснения. — Я совсем забыла, что мне, как раз сегодня, надо там купить кое-что из провизии. Я там иногда покупаю все необходимое для старушки с шестого этажа, у нее больные ноги и ей очень трудно спускаться и подниматься, а лифт уже второй месяц не работает. Да и, честно говоря, у самой в холодильнике, хоть шаром покати.

Валерий Васильевич опустил стекло перегородки:

— Кондратьич, ты там тормозни у дома со стороны улицы. Сможешь?

— Смогем, — кивнул тот. — От чего же не смочь?

— Вы тут не стойте и меня не ждите, а сразу заезжайте во двор. Я быстренько обернусь, — присоединилась она к просьбе Афанасьева.

Возле дома они остановились, и она шустрой ласточкой выпорхнула из автомобиля, бережно прикрывая за собой тяжелую дверцу, за что удостоилась благодарственного взгляда от старого водителя, ревностно относящегося к сбережению казенного имущества. Выпустив пассажирку, которая дробными каблучками застучала по асфальту, на ходу надевая марлевую повязку на лицо, машина медленно и грузно стала протискиваться во двор, уставленный автомобилями местных жильцов так, что и припарковаться не было решительно никакой возможности.

— Какой подъезд? — не оборачиваясь, спросил шофер у Валерия Васильевича.

Тот, наморщив нос, что-то быстренько прикинул в голове и неуверенно выдал:

— Кажется, второй.

Выходить из машины с тонированными стеклами не стал, дабы лишний раз не светить свою, легкоузнаваемую персону перед окнами местных жителей, наверняка уже приникшими к окнам в порыве житейского любопытства. Чтобы скрасить, хоть как-то ожидание, решил узнать мнение о своей новой знакомой у старого и проверенного друга:

— Ну, как она тебе, Кондратьич?

— В-о-о! — обрисовал заскорузлыми ладонями воображаемую фигуру женщины, Кондратьич, удовлетворенно цокая языком.

— Да, я тоже так думаю, — кивнул диктатор головой. — Ну, а вообще, в целом, как она тебе? — продолжал он допытываться.

— Уважительная женщина и, кажется, без выкрутас, как у всех современных баб, особенно московских. Твоя-то бывшая, Аглаюшка, не в обиду будь тебе сказано, маленько кобениться стала, особенно в последние-то годы, как ты в рост пошел, — высказал глубоко затаенное Кондратьич.

Напоминание о бывшей супруге неприятно резануло слух генерала, но он не подал и вида, что это хоть как-то задело его, тем более, высказанное суждение о ней носило истинный характер, и он это прекрасно знал.

— Девка пока еще неиспорченная и без зазнайства, — продолжал рассуждать вслух словоохотливый водила. — И во всем-то она хороша, да вот только…

— Что, только? — жадно ухватился за конец фразы Афанасьев.

— Баба-то по всему видно — огонь! Изголодавшаяся, видать, по мужской ласке, девка. Глазища-то у ней, так и сверкают, так и сверкают, аж мороз по коже! Вот, я и не знаю, управишься ли?

— Попытка — не пытка, — буркнул Афанасьев, уязвленный в самое нутро души.

— Дело, конечно, хозяйское. А тока я бы не рискнул остатками своего здоровья. Ну, да ладно. Ты спросил — я ответил, — подытожил Кондратьич, заметив перемену в настроении своего босса.

Больше они не затрагивали эту неудобную тему. Вероника, тем временем, не заставила себя долго ждать, появившись из-за угла с двумя большими и вероятно увесистыми полиэтиленовыми пакетами. Букет полыни, подаренный расторопным, но не слишком разбирающимся в цветах адъютантом, она держала, при этом, подмышкой. Афанасьев неловко, по-медвежьи выбрался ей навстречу из чрева автомобиля, чтобы галантно перенять у нее ношу. Она безропотно отдала ему пакеты и он прежде чем последовать за ней в подъезд обогнул авто и подошел к Кондратьичу с его стороны: