Внуки

Герберт взглянул на Генриха Эрмлера. Тот перехватил его взгляд и кивнул, как бы говоря: «Да-да, дружок, это дети, девочки». Он уложил тела девочек, из которых одной было лет тринадцать, а другой, вероятно, и десяти еще не исполнилось, рядом с телом пожилого крестьянина.

Уходя, он обернулся к Герберту и сказал:

— Там есть даже три младенца!

У Герберта подкатил комок к горлу. «Тьфу, дьявол! И у кого только могла подняться рука на детей?..» Он продолжал копать, но глаз больше не поднимал.

Низель определил:

— Все это жертвы разорвавшейся бомбы.

Эрмлер не согласился:

— Нет, господин Низель! У старика прострелен затылок. А у девочки шея! Они лежали все вместе.

Низель тихо пробормотал:

— Что там могло произойти?

Долго все молчали. Слышно было лишь тяжелое дыхание копавших яму и стук выбрасываемой земли о растущий холмик.

Гризбах шепнул Герберту:

— Их всех расстреляли! Военно-полевой суд!

Герберт выпрямился и в ужасе спросил:

— Ты думаешь? А дети… И детей тоже?

Вернер Гризбах ответил:

— Но ты же видишь!

Подошел начальник отряда Нельтинг. Шагнув к самому краю ямы, он сказал:

— Живей, ребята! Скорей бы покончить с этим делом!

Он повернул ногой труп одной из женщин. Герберт бросил украдкой взгляд поверх ямы и увидел, что Нельтинг разглядывает стреляную рану на затылке женщины. В волосах запеклась кровь. Да, Вернер прав, их всех убили! Стреляли в спину!

Эрмлер смело спросил начальника, не знает ли он, что произошло в деревне.

— Они, видно, стреляли в наших, — ответил Нельтинг.

— И дети тоже? — спросил Эрмлер.

— Возможно, — сказал Нельтинг. — От большевиков всего можно ждать.

Он повернулся и ушел, точно боялся дальнейших расспросов.

III

В клубе большого села, расположенного у самого шоссе, была приготовлена легкая закуска для офицеров штаба. О привале нечего было и думать, войска безостановочно шли вперед; говорили, что уже к вечеру они доберутся до ближайшего города, где смогут стать на более или менее удобные квартиры.

Генерал фон Фильц вышел из своего автомобиля и помахал офицерам, сидевшим в других машинах, жестом приглашая их следовать за собой. Он первый прошел в узкую калитку, услужливо распахнутую перед ним ординарцем. Красные генеральские лампасы замелькали на дорожке. Военный корреспондент Гуго Рохвиц, прибывший в дивизию и с раннего утра искавший случая взять интервью у генерала, решил, что сейчас как раз подходящий момент. Он протиснулся сквозь группу офицеров, обступивших фон Фильца. Гуго Рохвиц хотел как можно скорее послать в свою газету корреспонденцию о первых днях наступления, украсив ее ссылками на подлинные слова генерала.

Фон Фильц пересекал палисадник, направляясь к дому. Рохвиц подошел и только хотел заговорить, как генерал, не взглянув на него, указал на памятник Ленину и спросил:

— Эта штука из металла?

— Несомненно, господин генерал, — ответил Рохвиц.

— В таком случае, она пригодится. — Генерал поднял глаза и увидел военного корреспондента. — А, это вы? Что-то не помню, право, как вас звать?

— Рохвиц, господин генерал. Гуго Рохвиц. Корреспондент «Дас шварце корпс», а также и других газет. В том числе «Гамбургер фремденблат». Господин генерал слышал, вероятно, о существовании такой газеты?

— Слышал, как же! — Раньше чем войти в дом с белыми оконными рамами и голубой шиферной крышей, генерал окинул взглядом вывеску над входом. По буквам прочел: «Клуб», — и, ухмыляясь, повернулся к Рохвицу: — Точно у английских лордов. С той разницей, что здесь в каждом селе есть свой клуб. Естественно, впрочем. Как говорится, иной край, иной и обычай!

Генерал вошел в дом. Рохвиц не отступал от него ни на шаг.

В просторном вестибюле ординарцы на скорую руку устроили походный буфет. На столах были расставлены тарелки с бутербродами. Кофе и коньяк разносили. Генерал пригласил толпившихся офицеров:

— Прошу вас, господа! Приступайте! Нам предстоят нелегкие дни!

Генерал фон Фильц хоть и говорил высоким и гнусавым «генеральским» голосом, но наружностью мало походил на типичного немецкого офицера. По его лицу, гладкому и рыхлому, его можно было принять за бухгалтера или мелкого почтового чиновника, по случаю войны временно обрядившегося в серый военный мундир и брюки с широкими красными лампасами.

Офицеры обступили столы и принялись жевать бутерброды. Рохвиц первый взял наполненную рюмку и, обращаясь к генералу, воскликнул:

— Разрешите, господин генерал. Позволю себе выпить за ваше здоровье и за здоровье ваших храбрых воинов! За победу над большевизмом! Хайль Гитлер!

Офицеры потянулись за рюмками. Генерал тоже взял рюмку с подноса, который держал перед ним ординарец.

— Благодарю! Благодарю! — гнусавил фон Фильц. Он поднял свою рюмку: — Благодарю, господа! Итак, да здравствует победа! Хайль Гитлер!

Все выпили и отсалютовали пустыми рюмками. Генерал облизал губы.

— У-ух! — крякнул он. — Недурен, верно? — обратился он к Рохвицу. — Это еще из моих трофейных запасов… Где это мы захватили, Ширман?

— В Фалэзе, господин генерал, — ответил майор.

— Верно, в Фалэзе, в Нормандии. Мы открыли там коньячный источник… Стояли в одном старинном замке, знаете ли, и жили над винным погребом. Опасная штука, скажу вам. Так все время под хмельком и пребывали, не приходя в себя… Ха-ха-ха! Славные денечки были, а, Ширман?

— Дивные, господин генерал! Жили как у Христа за пазухой.

— Да-да, ну поглядим, как-то нам здесь будет житься!

Рохвиц решил, что можно приступить:

— Господин генерал, как, по-вашему, развернутся события?

— Военные?

— Военные и… вообще, — ответил Рохвиц.

Генерал обернулся к своим офицерам.

— Вот видите, не успели мы начать, а уж любопытные со своими вопросами тут как тут.

Офицеры рассмеялись. Кто-то сказал:

— Между тем повсюду та же картина: пришли, увидели, победили.

Опять все рассмеялись. Генерал повернулся к Рохвицу.

— Видите ли, мой милый, даже немецкий генерал не может быть пророком. Но он знает свою задачу и свою цель. Как развернутся события, военные и прочие, — это чересчур смелый вопрос, на него только один человек может ответить, и это фюрер… Если же вас интересует мое личное мнение, то я с удовольствием отвечу вам. Сопротивление русских систематически сламывается и подавляется. Возможно, что, заняв Москву и Ленинград, мы выждем зиму и тогда полюбопытствуем, склонны ли господа большевики, которые к тому времени откатятся, вероятно, за Урал, принять наши условия. Если да, мы еще посмотрим, подумаем, если же нет, то мы их потесним немного дальше на восток, а там, по мне, пусть хоть до скончания века и остаются.