Во все тяжкие…

— А если он все спустит, что имеет? Может такое быть?

— Не исключено.

— И тебя по-родственному это не тревожит? — подпускаю я злости и желчи.

— Почему же! Я за него переживаю. Но он ведь может и выиграть, как вы выражаетесь, по-крупному. Недавно тут один ухарь за вечер стал владельцем «Ниссаны». А другой ее лишился. Такое дело. Судьба.

— Фаталист ты, я погляжу, — ожесточился я.

— В меру.

— Знаешь, что твой тесть намылился уйти из семьи?

— Знаю, что он завел женщину на стороне. А вообще не удивлюсь, если он скажет адью Раисе Юрьевне, — хладнокровно отвечал Аполлон.

— Ну и как ты к этому относишься? Дело в том, что пару часов назад мне звонила твоя жена. Отец у нее побывал, и она в истерике.

«Истерика» не произвела на него впечатления, а сообщение о звонке породило недоумевающую морщинку на гладком беломраморном лбу. — С какой стати она звонила вам?

— Я давний друг твоего тестя?

— Ну и что?

— Твоя жена просит моего содействия.

— В чем? — Он вроде бы занервничал.

— Она полагает, что я способен предотвратить грядущий развод.

— А вы способны?

— Вряд ли.

— И я так думаю. Батя закусил удила. Раиса Юрьевна его допекла. А моя Зинуля иной раз бывает редкой дурехой, — неожиданно заключил он, и какое-то омерзение мелькнуло в его глазах. ДВА БОРТА В УГОЛ, И НЕТ ЗИНУЛИ, ТАК, АПОЛЛОН? Он оглянулся на бильярдные столы, где играл Автономов. — Хотите провести с ним воспитательную беседу?

— Только по настоянию твоей жены.

— Хотите увести его отсюда?

— Есть такое желание.

— Не советую, — усмехнулся Аполлон.

— Это почему же?

— Неудачное время выбрали. Он гуляет.

И действительно. Автономов вскинул вверх руки, в одной из которых был кий, и приветливо закричал, расшифровывая меня всему залу:

— Анатоль! Дружище! Вот кого мне не хватало для победы! Ну, теперь держись, Горыныч! — адресовался он к своему длинному, мелкоголовому, мелкотравчатому сопернику с замусоленным окурком папиросы в углу рта. — Давай обнимемся, Толян! Сто лет тебя не видел. Забыл ты меня совсем — нехорошо! — И полез было в самом деле обниматься, но я отстранился и огрызнулся: — Перестань! Не будь шутом гороховым! — Ибо ненавижу я всякие проявления панибратства. Я НЕНАВИЖУ В ТАКОЙ ЖЕ СТЕПЕНИ МУЖСКУЮ СЛАЩАВОСТЬ, ЗАИСКИВАНИЕ, ЛЕСТЬ, ПОДХАЛИМАЖ, КРЫСИНУЮ ОЗЛОБЛЕННОСТЬ, НАГЛОСТЬ, БАХВАЛЬСТВО, ГОРДЫНЮ, ЖАДНОСТЬ и еще много-много чего. Но это так, к слову, чтобы представить себя в лучшем свете, чем я есть на самом деле.

— Ненавижу пьяные морды, когда сам трезв, — шепнул я Автономову, и он откачнулся.

— Это я-то пьян, Толян? Да я просто весел-превесел! Страшно рад тебя видеть, старикашка ты мой!

— Вам бить, — поторопил его мелкоголовый и мелкотравчатый с окурком во рту.

— Сейчас, погоди, Горыныч, — откликнулся Автономов. — Сейчас, Анатоль, Горыныч сделает партию, он такой, и я сделаю антракт. Попьем чего-нибудь холодненького, погоди!

Опять я должен был «годить» и наблюдать за его бесшабашной и, судя по всему, бесславной игрой, и опять существовать в мрачной пустоте ничегонеделанья, присутствовать при убиении времени. КИЕМ БЫ ТЕБЯ ПО ХРЕБТУ, КОНСТАНТИН ПАВЛОВИЧ, устало думал я, и думал также о сложностях миротворческих миссий ООН.

Партия затянулась. Был момент в окончании, когда Автономов мог взять верх, но, похоже, глаза подводили его, а руки ему не подчинялись. А вот кто звался Горынычем, с ювелирной точностью обрабатывал шары, которые, как по нитке, катились в лузы. Очередной подсчет очков возвестил, что…

— Твоя взяла, Горыныч! — порадовался за соперника Автономов. — Но я еще отыграюсь, отыграюсь. Аполлоша, держи кий. Я сделаю паузу.

Аполлон вскинул бровь, пожал плечами и взял кий. А Горыныч сказал коротко и выразительно, словно плюнул:

— Расчет.

— Да я же не ухожу, Горыныч. Я только в бар и назад. И мы повторим.

— Расчет, — повторил неумолимый Горыныч.

— Ну и тип ты! — развеселился Автономов. — На, на!

Сколько он ему отсчитал и какими купюрами?

— Сколько ты ему отвалил, этому жуку? — спросил я Автономова около стойки бара.

— А, не бери в голову! — школярски отмахнулся он. — Четыре баночки баварского, паренек, — сделал он заказ бармену.

Мы уселись на высокие стулья. Бармен поставил перед нами четыре баночки и два бокала. Я налил себе в бокал, а он, игрок Автономов, предпочел пить прямо из баночки и опустошил ее жадно, взахлеб, как путник, прибывший из пустыни.

— Ох, хорошо! — простонал он.

— Гуляешь? — неприязненно спросил я. — По какому, интересно, поводу?

— Есть повод, Толяна. Сильный повод.

— Какой же? Машину свою продал — это обмываешь?

— Нет, еще не продал. Но покупателя нашел. Погоди, а ты откуда знаешь? — воззрился он на меня голубыми, хмельными, веселыми глазами.

— Подумай.

— А! Зинаида, наверно, сообщила?

— Угадал.

— Неужели опять приходила к тебе?

— Нет, слава Богу. Звонила.

— Вот неразумная! И что? Критиковала меня?

— Мягко сказано. Расчихвостила тебя, Милену. Плакала.

— Ну да! От нее дождешься слез! — не поверил и засмеялся Автономов.

— Видит, наверное, грустную перспективу: старый отец собирает по помойкам пустые бутылки. Тут заплачешь.

— Ха-ха-ха! — развеселился Автономов. И щелкнул пробочкой на новой банке.

— А ты и впрямь хочешь купить Милене двухкомнатную?

— Хочу, а что?

— А ты знаешь, сколько стоит нынче двухкомнатная?

— Знаю, знаю. Она свою продаст. Или обменяем с доплатой.

— И на кой тебе это надо? — спросил я, и он поперхнулся пивом, закашлялся и очумело на меня воззрился, словно я чудесным образом на его глазах в одну секунду стал полным дебилом. — Как на кой? МЫ ЖИТЬ БУДЕМ В ЭТОЙ КВАРТИРЕ.

— Вы?

— Ну да. Мы. Анатоль, дружище! — вскричал Константин Павлович, обняв меня за плечи. — Ты же не знаешь, дружище, самого главного. МИЛА ДАЛА СОГЛАСИЕ НА НАШ БРАК. Поздравь меня. Ну! Поздравь.

Я убрал его руку со своих плеч. Я даже не улыбнулся.

— Не поздравляю, — сказал я.

— Обижаешь. Почему? Думаешь, рано? Думаешь, с Раисой будут сложности?

— Сложности будут, по-моему, глобального масштаба.

— Как понять?

— А! Что с тобой, дурнем, толковать! Ты сейчас, как глухарь токуешь, никакой опасности не чуешь.

— Анатоль, елки-палки, и ты туда же! Ты, как моя Зинка, стонешь, причитаешь! Что с тобой? Ты же всегда был безрассудным бесом, а кем стал? Занудливым, опасливым старикашкой.