Во все тяжкие…

Но она со вкусом пила шампанское, с аппетитом поглощала сыр, маслины, яичницу с ветчиной и при этом повествовала о столичных своих впечатлениях. Москва стала неузнаваемой, честное слово. Москва совершенно распоясалась. В Москве царит беспредельщина буквально во всем — торговле, нищенстве, уголовщине, банковском деле. Кажется, что Москва доживает последние дни перед Страшным Судом и поэтому остервенело рвет и мечет. Предстоящие выборы… ох уж эти выборы, будь они прокляты! Коммунисты, жириновцы, демократы идут стенка на стенку. Избавь нас Бог от коммунистов и жириновцев, они порушат до основания всю коммерческую систему. В гостинице сумасшедшие расценки — ежесуточно она платила двести пятьдесят тысяч рублей за номер. А сколько стоит вот такая, как у них, трехкомнатная квартира — сколько, как мы думаем? Ну, сколько, сколько?

Автономов нечленораздельно что-то промычал. Он зло смотрел на нее и ерзал на стуле. А я из вежливости спросил:

— Сколько же, интересно?

— Четыреста-пятьсот миллионов не хотите?! — торжествующе воскликнула Раиса Юрьевна, словно была автором этой нелепой цифры.

— Всего-то? — разочаровался я. И дурацки захохотал.

— А в престижных районах на окраине строят суперкоттеджи. Так вот там квадратный метр стоит…

— Ну хорошо! — прервал ее Автономов. Его лицо заострилось, а глаза потемнели. Он вроде бы решился идти ва-банк. — Поговорим о другом, Раиса.

— Костя, дорогой, я ведь забыла поздравить тебя с выходом на пенсию! — осененно откликнулась его жена. — Это же событие, милый.

Автономов не успел отклониться, и она нанесла ему тяжелый, звучный поцелуй в щеку. Он ошеломленно схватился рукой за лицо, точно получил зверскую пощечину.

Да, я не оценил Раису Юрьевну. На борту воздушного судна она не только ярилась и жаждала мести. Она хладнокровно, как истинная дочь гиляцкого народа, разработала план охоты на крупного зверя, медведя, предположим. Хищник был навылет ранен чужой пулей, и представлялось опасным идти на него с дрекольем (читай — скалкой). Его следовало терпеливо обложить со всех сторон, набросить сеть, пленить и вновь заключить в домашнюю клетку. Порезвился в зарослях малинника — и довольно! Она тоже вела себя в столице не очень-то благонравно. Так что они квиты.

Автономов побледнел от бешенства.

— Ты… начал он. — Вот что, Раиса. Прошу больше меня не целовать, — проклокотал он.

— Почему, Костик? — густо засмеялась тучная Раиса Юрьевна.

— Ты знаешь, почему. Я…

— Да, кстати, как прошли твои проводы? Так жалко, что я на них не попала! Много было народу?

— Много. Да, много. Масса.

— Как хорошо! Подарков, наверно, много надарили?

— Да, надарили. Много. Массу!

— Ну вот видишь, какой ты уважаемый человек! Я рада за тебя. Теперь будешь отдыхать, посвятишь себя даче. Он ведь, Анатолий, огородник-фанатик, ты знаешь?

— Как не знать! — пискнул я.

— Раиса, кончай этот театр! — сорвался Автономов и ударил ладонью по столу. Первым не выдержал.

Полное, щекастое, отмытое лицо Раисы Юрьевны нехорошо исказилось, но она заставила себя улыбнуться.

— Костя, не хулигань! Что за манеры у тебя? Опьянел, что ли?

— Я хочу говорить по существу! Ситуация ясна! Я принял решение…

— Анатолий, успокой его, пожалуйста.

— Успокойся, Костик.

— Отстань! Я принял решение уйти от тебя, Раиса! — драматично открылся Автономов.

— О Боже мой! Дай спокойно поесть.

— Не дам! Тебе вообще не надо есть! — Автономов вскочил с табуретки. — Ситуация ясна, говорю, и нечего актерствовать! Я ухожу от тебя, ты понимаешь?

— Да ради Бога! Иди прогуляйся. Я что, против? — добродушно засмеялась Раиса Юрьевна.

Автономов совершенно взбесился.

— Ты не принимаешь меня всерьез?! — завопил он, и слюни полетели у него изо рта. — Думаешь, я шуточки шучу? Привыкла держать меня под каблуком, думаешь, и сейчас удастся? Ан нет, дорогуша! Хватит! Кончился добренький Автономов! Вот тебе, вот тебе! — показал он настоящую (фигу и этой фигой ткнул чуть ли не в лицо жене. Она откачнулась:

— Костя, постыдись! Что ты себе позволяешь! Анатолий, скажи ему.

— Костя, постыдись. Умеешь стыдиться?

Кончился смирненький Автономов! — не услышал он. — Много лет ты мной помыкала, а я терпел. Теперь все — баста! Я нашел чудесную женщину. А тебе — вот! — опять показал он ей бесстыдную фигу, ополоумев.

— Я тоже вела себя в Москве не очень-то благонравно, — усмехнулась Раиса Юрьевна. Она стойко держалась.

— Гулевапила, да? Прекрасно! — обрадовался Автономов. — Продолжай дальше, я разрешаю. А у меня, дорогуша, все происходит па самом серьезном человеческом уровне. Скажи ей, Анатоль, скажи!

— Что именно?

— Про Милену! Ну!

— Милена, Раиса, является женщиной. Она молодая.

— Писака хренов! Двух слов связать не можешь! Она прекрасная женщина. Молодая, умная, начитанная, не сварливая. Вот тебе!

— Ну, от характеристики своей зазнобы ты мог бы меня избавить, — брезгливо обронила Раиса Юрьевна. Ее полное лицо отяжелело, налилось кровью. Глаза стали мертвыми. Но она держалась.

— А я хочу, чтобы ты знала, какая она! — выкрикнул Автономов.

— У меня с ней всерьез и надолго, а не случайная связь, как ты полагаешь! Подтверди, Анатоль.

— Что именно?

— Скажи, что я люблю Ми лену.

— Ну, знаешь!.. — Я поднялся. — Сам это говори.

— Я люблю Милену, Раиса.

— Анатолий, уведи его, пожалуйста. Пусть он очухается на улице.

— Пошли, Костя, в самом деле. Раиса устала.

— Да, я смертельно устала. Я не спала в самолете. Ты мог бы пожалеть меня, Константин, и отложить свои дурацкие разборки на вечер.

— Вечером меня не будет! Меня не будет никогда! Впрочем, зайду забрать одежду и всякие мелочи.

— Вот-вот. Заходи, и поговорим.

Она встала. Тяжелая грудь ее колыхнулась. Под мертвым ее взглядом Автономов вроде бы стушевался и стал мельче, да и я почувствовал себя неуютно. Раиса Юрьевна была явно на пределе, на нервном срыве, который мало утешительного обещал Автономову и мне. Я потянул дружка за руку:

— Пошли, пошли!

На минутку, Анатолий, задержись. А ты иди, Константин. Ступай. Очухайся.

— Секреты мадридского двора, ха-ха! — неестественно хохотнул Автономов. — Удаляюсь, господа! — в шутовском поклоне склонил он голову. И правда, исчез в прихожей, и почти тут же сильно хлопнула входная дверь.

Раиса Юрьевна подшагнула ко мне. Я запаниковал. Ее дыхание — дыхание пожилой женщины — коснулось меня, и ее страшная грудь меня коснулась. Я запаниковал. В такой близи ее лицо предстало бело-красными пятнами, с припухлостями под глазами, распаренными мельчайшими капиллярами… Я содрогнулся и запаниковал. Она схватила меня за руку. Я заблеял:

— Э-э, Раиса! В чем дело?

Анатолий, ты должен мне помочь.

— Чем, Раиса? Отпусти, пожалуйста, руку.

Но она не отпустила.

— Я не прошу многого от тебя. Я сама с ним справлюсь, с этим оголтелым. Мне не впервой его укрощать. Ты думаешь, у него раньше не было таких заскоков? Были, и неоднократно. Хлопал дверью, уходил из дому. А потом возвращался и просил прощения. Я его знаю как облупленного.