Во все тяжкие…

— На этот раз, Раиса, все сложней.

— Да. Может быть. Эта стерва захомутала его, я чувствую.

— Отпусти руку, Раиса.

Она отпустила. Я отодвинулся подальше.

— Но она не знает меня, эта стерва. Я не для того нянчилась с ним тридцать лет, чтобы отдать готовенького ей в руки.

— Что ты от меня хочешь? Говори ясно.

— Сделай так, чтобы он пришел сегодня домой. Пожалуйста. Сделаешь?

— Нет, Раиса, не обещаю.

— Ах, так! Ну, попятно. Ты на его стороне, да?

— Нет, я нейтрален, как Швейцария.

— Нет, ты на его стороне, я знаю! Ты меня давно невзлюбил, я знаю. С тех давних времен, когда я выкинула в окошко твою шапку, чтобы вы прекратили пьянствовать.

— Какая ерунда!

— А верней, с того вечера, Анатолий, когда ты изнасиловал меня и не получил от этого удовольствия.

— Что я сделал? Что?! — не поверил я своим ушам.

Ее глаза совсем помертвели:

— Не помнишь? Ну да, ты ведь был невменяемо пьян. Это было на Ударновском рыбозаводе. Мне было только двадцать пять. Ты у нас гостил, а Автономов отлучился по делам. И ты на меня накинулся.

— Окстись, Раиса! Ты не в своем уме, — засмеялся я.

— За все годы я ни словом не обмолвилась Автономову. Он бы тебя убил. Он и сейчас не спустит, если узнает. Он дикий ревнивец, Анатолий.

— А ты мерзкая шантажистка, Раиса. Не ожидал, не ожидал. Прощай, красотка! — Я двинулся в коридор, по она цепко схватила меня за локоть:

— Подожди, ради Бога!

— Отпусти немедленно! — рванулся и взбеленился я.

— Сделай все-таки так, чтобы он пришел сегодня домой.

— И не подумаю, милашка! Выкручивайся сама.

— Я тебя очень прошу. Я никогда ни о чем тебя не просила. — Ее глаза вдруг оплыли слезами. Слезы задрожали на ресницах, покатились по щекам. Рот безобразно искривился. Плачущая, толстомясая, пожилая женщина — ужасное зрелище. Нет ничего безнадежней и тоскливей. Я круто развернулся, прошагал по коридору, совладал с английским замком и выскочил из квартиры на волю.

Автономов прогуливался туда-сюда около гаражей. Губы его шевелились. Он гримасничал. Он продолжал незримую полемику со своей женой.

Я глубоко, полной грудью вдохнул свежий воздух, словно вырвался из чадного помещения, грубо крикнул:

— Эй, ты! — и хулигански свистнул. Автономов услышал, увидел и пошел навстречу. Мы сблизились. Он остро взглянул на меня, отрывисто бросил:

— Ну как? Побеседовал?

— Дай закурить. Забыл свои там.

— А я вот не забыл. Держи! Да ты дрожишь, Анатоль. С чего это?

— Достала она меня, твоя женушка, достала. Бандитское нападение пережил, иначе не скажешь.

— Неужели? А я, наоборот, подумал, что она ищет у тебя помощи. Не так разве?

— И так, и не так. — Я нервно раскурил сигарету.

— А что она тебе инкриминировала? Солидарность со мной?

— И это тоже.

— А еще что?

— А! Такой бред! — махнул я рукой. Я был в совершенном раздрае и не мог понять, надо ли посвящать его…

— Ну, не хочешь — не говори, — облегчил мою задачу Автономов. — Я в общем и целом представляю, что она несла. Но какова! Какова Лиса Патрикеевна! — вдруг залился он тонким смехом. — Как она меня обхаживала, скажи! А на тебе отыгралась, дрянь. Надеюсь, ты не поддался? Не клеймил меня ей в угоду, а?

— Нет.

— Молодец. Верняк ты, Анатоль. Я тебе за это пиво поставлю.

— Цистерну, — буркнул я, куря глубокими затяжками, оклемываясь, так сказать, от потрясения.

— Хоть две! А я как выглядел, скажи? Хорошо я себя вел? — развеселился Автономов.

— Правду хочешь? Такого мерзкого типа я еще не видел.

— Ка-ак? Почему?

— Ты был похож на базарную бабу, Костик. Вопил, брызгался слюнями — тьфу!

— Обижаешь, Анатоль! Сильно обижаешь. Или шутишь?

— Не шучу.

— Я вел себя, по-моему, очень достойно, — грозно пасмурнел Автономов.

— О да, очень достойно! Еще бы потаскал ее за волосы, лицо бы ей расцарапал…

— Она меня довела своим иезуитством!

— А зачем ты расписывал прелести Милены? Где твое милосердие, старая шпана?

— Она не заслуживает милосердия!

— Может быть. Но учти, ты ее спровоцировал на непредсказуемые шаги.

— А как надо было себя вести? Расшаркиваться перед ней?

— Спокойно надо было себя вести. Вот я со своими женами расходился только путем мирных переговоров. А ты закатил отвратительный скандал.

— Ничего, ничего, пусть знает!..

— Теперь жди событий. Кстати, она хочет видеть тебя вечером.

— Да ну? Это зачем же? Неужто в кроватку мечтает уложить? Баю-баюшки-баю? — противно засюсюкал Автономов.

— Я бы на твоем месте пошел и поставил все точки над i.

— И так поставлены!

— Ну, смотри. — Я решил умолчать о диком выкидоне Раисы Юрьевны.

Пешком мы направились по переулку в сторону центра. Солнце щедро поливало светом и теплом просохшую землю. В распадках зеленых сопок еще лежали пласты снега. За ними шевелилось, глубоко вздыхая после ледовой спячки, открытое море. Еще дальше — клочки Курильской гряды. Еще дальше — Великий океан, по которому не довелось плавать. Очередная весна нашей жизни — может быть, последняя или предпоследняя, кто знает! Происходит зримое удорожание времени, друг мой Автономов. Наше казначейство — золотой запас дней и ночей. Ау, детство! Ау, молодость! Не слышу ответа. А ты слышишь, Автономов?

— Зайдем в этот дом, Анатоль.

— Зачем?

— Тут живет покупатель моей «тойоты». Надо поговорить.

— А сколько лет твоей «тойоте»? Меньше, чем нам с тобой?

— Обижаешь! Пять годков всего. Молоденькая. Ребенок еще.

— Решил все-таки продавать?

— Всенепременно.

— Не спешишь?

— Нет. Наоборот, надо побыстрей.

— Сезон дачный начнется, а ты будешь без транспорта.

— Плевать! Дача недалеко. Автобус ходит.

— А что с Милениной квартирой, как решили? — приставал я.

— Продаст. Это не проблема. Соседи давно уже зарятся.

— Ну-ну. А на кого новую будешь покупать? — впервые поинтересовался я.

Он остановился перед подъездом и недоуменно взглянул на меня, вскинув бровь. После активной прогулки его лицо стало свежим и моложавым.

— Как на кого? В смысле на чью фамилию?

— Ну да.

— На ее и мою, надо думать, — отвечал Автономов.

— А нынешняя твоя приватизирована? — не отцеплялся я.

— Само собой!

— А на кого записана?