Воин-Врач

— Когда в продухе очагов такой ветер — внутри гудит всё. Страшно, — так же, чуть дольше привычного нам вытягивая гласные, ответил старший над стрелками.

— Гнатка… А надери-ка бересты побольше. Алесь, найди из своих кого, кто раньше в пастушатах ходил, — задумчиво глядя в огонь произнёс князь. И добавил, — рожок надо сладить. Да большой. И не один.

За два дня до той ночи на краю леса, укрытые густыми чёрными еловыми ветвями, стояли Всеслав, Рысь и Лют. На поле горели костры Ярославичей, и разворачивало крылья их войско. Пришедшее занять не свою землю. Но обсуждали друзья со смехом не огромную вражью рать, и не предстоявшую со дня на день битву, а то, как напугал их глухарь, вырвавшись из-под наста, пробитого копытами княжьего коня. С ладоней сотника и десятника слетели ножи, одновременно, и развалили птицу на две части. Лют подобрал тушку — не пропадать же добру. А по пути назад, уходя в снег едва ли не по грудь, задумчиво остановился возле того места, откуда вспорхнул краснобровый лесной кочет. Про то, что глухари да тетерева делают себе такие подснежные гнёзда, спасаясь от морозов, знали все. Про то, что они, бывало, прокладывали под настом целые тоннели-ходы — тоже. А вот о том, что наст в этом году такой твёрдый, что держал взрослого человека, кроме, пожалуй, Ждановых здоровяков, подумал только Всеслав. Как и про то, что снегу в поле навалило под весну столько, что ходить под тем настом можно было почти не пригибаясь.

Нетопыри Люта пробили в снегу под настом невидимые сверху ходы-канавы едва не до самого стана Ярославичей, ориентируясь там, внизу, в белой стылой мгле, им одним ведомыми способами. В нашем же лагере в это время Яновы снайпера с шутками и смехом ладили из холстин плащи, обвязывали белыми лентами рога луков и мазали морды поверх гусиного жира от мороза густой светлой глиной, разведённой-размятой в тёплой воде.

Моя память, теперь поражавшая чёткостью и деталями, сообщала, что, согласно школьным учебникам, летописцы говорили о том, что победа на Немиге досталась триумвирату князей, а Всеслав будто бы бежал с поля боя под покровом темноты. Только древний хроникёр в тех источниках не пояснял, почему Ярославичи не стали догонять проигравшего по наверняка заметным следам на снегу и добивать, зачем рискнули оставить за спиной потерпевшее поражение войско? И зачем потом весь остаток весны и почти всё лето засылали в Полоцк послов-переговорщиков. Всё-таки убедив Всеслава в том, что примут они, победившие, волю его и не станут более злоумышлять на его землю. И готовы заключить ряд о том, и крест святой целуют, что не будет Всеславу с сынами зла. «Нашёл, кому верить» — вздохнул с грустью князь. Я промолчал. Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает, это всем известно. А мне теперь о деяниях Средневековых родственников, что Рюриковичей, что Рогволдовичей, что предков их славных, известно было ох как много. Та же память, внезапно ставшая острой, как бритва, подкинула абзац текста из какой-то статьи по истории медицины, в которой говорилось, что Полоцкий князь родился, видимо, вследствие травмы, с мозговой грыжей и был вынужден всю жизнь носить на голове плотную защитную повязку. Вспомнились не единожды виденные дети с таким недугом. Зрелище очень неприятное и очень грустное. «Ох ты ж страсть какая» — будто бы передёрнулся Всеслав. «Дурь это, сам же видишь. Сказывала матушка, что в последе я родился, в рубашке вроде как. Там повитуха была наша старая, что отца ещё принимала, да сам дедко Яр. Он велел последа того часть на голове носить, вроде венца, в обруче серебряном. А потом в шейную гривну разрешил убрать. А теперь вон в ладанке ношу, с мощевиком рядом. Да то ты тоже сам видал».

— Прости, Юрий, не вышло у нас вчера разговора, — склонил Всеслав голову перед волхвом, что подошёл от окна, где стоял, разглядывая утренний Киев.

Старик, которому по стати и фигуре самое место было у Ждановых богатырей, развернулся, наводя на мысли о том, что в своё время примерно тем же самым и занимался: махал копьём, из железа целиком сделанным, а когда тупилось или ломалось оно — вырывал единым духом дубок или сосенку, продолжая уменьшать поголовье неприятеля подручными средствами. Князь, выслушав мою шаблонную бюрократическую мысль, хмыкнул.

— Всему свой черёд, княже, — прогудел Юрий, которого дружинные чаще звали дедом Яром. — Рад видеть тебя живым, над землёй, да на престоле града Киева.

— Да уж, засиделся репкой-то, — улыбнулся я. В ответ на тёмном от вечного загара лице деда разошлись лучами морщины. Он видел много худого на миру. Но сохранил способность улыбаться и шутить. Это воодушевляло князя. Я же смотрел на старого воина-жреца с неожиданной тревогой. Казалось, что глядя на Всеслава, дед видел меня, да заглядывал не в глаза, а в самую душу.

— Поклон тебе от Ставра Черниговского, — вспомнил князь, чуть наклонив снова голову. Рысьино брюхо судьбоносности момента не оценило и выводило такие трели, что даже привычные сотники поднимали брови. Но рук к еде вперёд вождя никто не тянул.

— Жив, выходит, бродяга старый? Надо бы перевидеться с ним, давно, ох и давно не встречались, — кивнул ответно волхв, грузно опускаясь на лавку рядом с ёрзавшим Гнатом.

— Не откажи угоститься с нами, дедко, — повёл я приглашающим жестом над столом.

— Чего бы и не угоститься? Благодарю, княже, за дозволение. Ты уж не обессудь, коли я, старик бестолковый, в простоте своей дремучей за высоким столом что не так сделаю, — снова улыбнулся он. И ответные улыбки осветили лица всех здесь. Каждый знал, что дед шутит и прибедняется по-стариковски.

— Ты меня, дедко Яр, сам учил ложку да нож держать. Так что если что не так — и ты извиняй, — сделал князь постное лицо монаха-чернеца. И все грянули хохотом над старой, но не почему-то не приедавшейся семейной шуткой.

— Кроме поклона ничего не передавал Ставр-то? — спросил волхв, утирая усы рушником, что подала ему с явно опасливым поклоном Домна. Подойдя к нему сразу после того, как вручила полотенце мне.

— Была вещица занимательная. Да мне ума не хватило понять, что значит она. Ты, дедко, точно разгадаешь. Глянь-ка, — и Всеслав осторожно положил жёлудь на стол перед Юрием.

— Эва как, — дед взял его, отставил руку почти на всю длину и нахмурил кустистые серебряные брови, прищурившись дальнозорко. — Не один Ставр, выходит, тут гуляет по округе.

Голос его звучал задумчиво и привычно-басовито, низко. Услышав фразу, Рысь закашлялся:

— Ну, насчёт «гуляет» — это ты, дедко, лиха дал, — начал было он, но напоролся на мой взгляд и замер на полуслове.

— А ведь Буривоева рука-то, коли я ещё не вконец из ума выжил, — продолжал бубнить-гудеть старик, не обратив внимания на резко замолчавшего Гната. — Перунова печать, да точки эти. Да вот тут две царапки. Стережётся старый волчина, поди угляди ещё, если не знать, где и что искать. Держи, княже. Верные люди такими подарками отмечены у Буривоя, те, кто старым Богам не изменял. О встрече просит здешний волхв, что постарше да посильнее меня будет. Просит, Слав, не предлагает, гляди-ка. На моей памяти он последний раз если кого и просил, то самого Перуна, разве. Чтоб за паскудства Владимировы тот на всех русичей зла не держал. И, навроде как, обещает он посланца своего направить вскоре…

Я молчал, затаив дыхание. За нас дышал Всеслав, ровно и размеренно, и сердце его билось спокойно и мерно. Он, слушая эти слова, не переживал столкновения с непознанным — тайнопись жрецов на желудях, неведомые старцы, что таились в окрестных лесах, помнившие, как почти сто лет тому назад один самонадеянный и до крайности амбициозный князь сбросил в реку изваяние верховного Бога местного пантеона, предварительно его не то изрубив, не то отхлестав, не то ещё как-то оскорбив. Странные, в общем, ощущения, очень неожиданные для сугубого реалиста, каким я привык считать себя. До тех пор, пока не умер.

— Дозволь, княже, с дедом Яром словом перемолвиться,— неожиданно подала голос Домна, стоявшая возле окна каменной статуей всё то время, что волхв «переводил шифровку». Князь кивнул, не сводя глаз с зав.столовой.

А та не стыдясь мужиков растянула чуть вязки ворота, нырнула правой рукой внутрь и достала оттуда ещё один жёлудь, такой же, как и тот, что лежал перед Юрием. Ну, может, чуть покрупнее, и узоров на нём было больше, даже с моего места можно было разглядеть.

* Владимир Высоцкий — «Что за дом, притих…»: https://music.yandex.ru/album/4273731/track/34643016

Глава 10 Родовые травмы

Помнится, давным-давно, в незапамятном будущем, если отсюда смотреть, и больше чем полвека моей жизни назад, если традиционно мерить, ехали мы с друзьями плацкартным вагоном на Целину. Родине понадобилось что-то построить в Северном Казахстане, и комсомольцы-добровольцы привычно вскинули за плечи рюкзаки. Хотя, в основном, конечно, вещмешки — рюкзак, тем более правильный, настоящий, «геологический», как говорили с восторгом и трепетом, был вещью штучной, дорогой. А вот, как их тогда называли, «сидора» из брезентухи, на верёвках — почитай, у каждого. И на одном из безымянных полустанков влезла в вагон невесть откуда взявшаяся в тех краях цыганка. Всё, как полагается: золотые зубы, волосы чёрные и жёсткие, как проволока, усы над верхней губой и бегающие глазки, искавшие вещи, за которыми плохо смотрят. И людей, которые ждут того, чтобы быть обманутыми.