Волчье счастье

Зачем ты ездил в Милан?

Продал квартиру. С мамой повидался. Забрал книги.

Почему ты продал квартиру?

Это была наша общая квартира. Моя и той женщины, с которой я раньше жил. А теперь у нас не осталось ничего общего.

Ну и правильно, что продал.

Хм. Не знаю.

Что будешь делать? Купишь дом в Фонтана Фредда?

Нет, хватит с меня домов. Сейчас мне нужна работа. Ресторан Бабетты пока закрыт, а между тем необходимо платить за жилье.

Ты прав.

Воловье стадо свернуло с дороги на луг. Рослый человек в фартуке, укрываясь под зонтом, махнул Санторсо грузной рукой и поздоровался, когда они проезжали мимо. Мартин Белло, сказал Санторсо. Он произносил вслух названия всего, что видел за окном — обертывал в слово каждый дом, каждую деревню, каждого человека, реку, пастбище, — вполголоса, словно произносил нараспев литанию. Вот Борна Фрейда, луг Лозе, Бармас, а вот Скрюченный Человек, и Рю Утраченный Хлеб, и Хорошая Погода, и бар в Тре-Вилладжи… Фаусто вспомнил книгу Чатвина [13] об австралийских аборигенах — чтобы ориентироваться на местности, они использовали вместо карт песни. В строках песен они перечисляли все то, что встречалось по дороге: скала с особыми очертаниями, одинокое дерево, чье-то поле, — и таким образом идущий, выучив песню наизусть, следовал правильному пути. Санторсо пел о пути домой, о родной долине. Интересно, а будет ли у него, у Фаусто, своя песня о доме?

13

Брюс Чатвин (1940–1989) — английский писатель, журналист. Много путешествовал по Европе, Латинской Америке, Западной Африке, Азии, Австралии, России — эти путешествия дали Чатвину материал для творчества, легли в основу его книг.

А что насчет выпивки?

Разве тебе ничего не сказали?

Нет.

Во время еды можно позволить себе бокал красного вина. Иногда еще пиво.

Хоть что-то.

Как ты теперь справишься без рук?

Придумаю что-нибудь.

После Тре-Вилладжи они взяли поворот на Фонтана Фредда, дорога постепенно взбиралась в горы, и чем выше, тем меньше майских красок, а потом они исчезли совсем. На высоте тысяча пятьсот метров лиственницы еще не оделись в зелень, на лугах расцветали первые крокусы, и только реки успели набрать полную силу. Вот последний поворот — высота тысяча восемьсот метров, — и дождь превратился в снег.

Сибирь, сказал Санторсо. Это была последняя строка его песни.

И это называется весна.

Фаусто проводил Санторсо до дома — там его ждала дочь. Она оказалась высокой, крепкой девушкой с грубоватыми чертами лица, унаследованными от отца, с очень светлой кожей и рыжими, каку матери, волосами. Рыжина у Бабетты уже потускнела, в то время как у дочери она полыхала, точно маки на лугу, и озаряла хмурый серый день. Девушка открыла дверцу машины. Санторсо не мог опираться на свои перебинтованные руки и вылез с трудом. Они пошли в дом, а Фаусто стал выгружать купленные в магазине коробки с зеленым горошком, фасолью, соей и замороженной рыбой.

17. Открытка

Весну не остановить — слишком силен инстинкт природы согревать землю, цвести, давать всходы. Родники Фонтана Фредда щедро дарили чистую воду, разливались, снег таял, с гор неслись потоки, которые бороздили морщинами склоны, обнажали и шлифовали камни на тропах. Солнце сеяло тепло, будило ужей от зимнего сна. В Мурацце Фаусто случалось видеть, как они спаривались: обычно ужи застенчивы, но по весне они теряли всякий стыд, сплетались друг с другом, и лучше было поскорее пройти мимо, не тревожа их. Фаусто снова стал отправляться на долгие прогулки, как осенью. Он поднимался в горы до самой линии снега или бродил по лесу, поредевшему после схода лавин, смотрел на оленей и косуль, которые терлись лбами о стволы — до крови, сдирая шкуру, готовые к росту новых рогов.

Он стал часто листать подаренный Сильвией альбом Хокусаи — тайну, связывавшую их. И находил тысячи перекличек между картинами, которые явились из давнего прошлого, и тем, что видел он сейчас из окна. Соседи жгли ветки можжевельника и хворост, разравнивали землю, вспаханную кротами. Джемма срезала ножом цикорий — шла одна по полю, наклоняясь после каждых двух-трех шагов, и собирала цикорий в сумку. Кажется, здесь тоже люди не осознают присутствие горы Фудзи, которая неотступно наблюдает за ними.

В конце альбома были строки Хокусаи — единственные, которые он оставил после себя: «С шести лет меня неодолимо влечет воссоздавать окружающий мир, однако среди картин, написанных мной между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами, нет ни одной стоящей, такой, которая бы обладала подлинной ценностью. Только в шестьдесят три я постиг суть птиц, животных, насекомых, рыб и понял, как рождаются травы и деревья; в восемьдесят лет достиг мастерства, а в девяносто проник в глубины искусства; когда мне исполнится сто, я, возможно, приобщусь к высшей истине, в сто десять каждая линия и каждый мой рисунок наполнятся жизнью; мудрецы, которым даровано долголетие, убедятся, что я чужд фальши, — на это я надеюсь. Подпись: Старик, одержимый живописью».

В Фонтана Фредда явно не хватало Бабетты. Табличка на двери ресторана тускнела и выцветала. Фаусто вдруг захотелось сделать то, чего он не делал уже давно: взяв бумагу и ручку, он сел за стол писать ей письмо. Он вспомнил, до чего же он раньше любил писать письма — это были его первые художественные опыты. Сколько писем отправил он девушкам, в которых был влюблен! На трех листах Фаусто рассказал Бабетте о весне, о Веронике и квартире в Милане, о своих сомнениях и о чувстве подавленности, которое оставила после себя поездка в город. Потом написал о Луиджи, о встрече с его дочерью и о том, как она похожа на отца. Добавил, что она, Бабетта, хотя и судит себя строго, действительно преобразила Фонтана Фредда, открыв там ресторан — по-настоящему уютное место, — и вдобавок родила такую замечательную дочь. Для Фаусто ресторан и в самом деле стал прибежищем, почти что домом, где его приняли с теплотой и пониманием, в которых он нуждался на трудном этапе жизни, и оценили его скромные кулинарные способности; в ресторане всегда было весело, пусть даже за окном столбик термометра опускался ниже отметки минус двадцать. Он напомнил Бабетте, что в рассказе Карен Бликсен на пиру, который устроила главная героиня — угощение обошлось ей в баснословную сумму, — ни один из гостей, людей невзыскательных и простых, не оценил выставленных на стол деликатесов, за исключением генерала в отставке, который несколько лет прожил в Париже. Старый генерал ел молча, ведь никто не смог бы разделить его восторг от изысканных блюд, и думал: то, что делает эта женщина, — настоящее искусство. Вот чем прекрасен рассказ Бликсен: если хотя бы один из гостей получил удовольствие от еды, понял Бабетту и увидел в ней художника, творца — значит, ее пир удался и все усилия не напрасны.

В конце письма Фаусто спросил: «Как дела? Тебя здесь не хватает. Вернешься?»

Потом он спустился в долину, доехал до Тре-Вилладжи и попросил в газетном киоске открытку с видом Фонтана Фредда. Продавщица вытащила из-под стопок журналов пакет с открытками. На одной из них была фотография поселка в 1933 году: несколько каменных домишек, ни асфальтированной дороги, ни фонарей, ни гостевых домов для туристов, ни «Пира Бабетты» и фуникулера — только крестьянин, который гнал быка по дороге, и горы. Они возвышались над вспаханными полями и стогами сена и, казалось, были за пределами времени. Фаусто положил в конверт письмо и открытку, а на обороте написал единственный адрес Бабетты, который знал, — адрес ресторана. В надежде, что Бабетта, где бы она сейчас ни находилась, просила пересылать ей почту из Фонтана Фредда. Но, по большому счету, какая разница, прочтет ли она это письмо через неделю или через год? Фаусто был рад, что рассказал ей все то, что рассказал. Наклеив на конверт марку, он бросил письмо в почтовый ящик, и у него возникло ощущение, будто он отправляется в далекое путешествие.

18. Высушенная трава

Дом Санторсо стоял на возвышении. Стены выкрашены белой краской, окна смотрят на юг, откуда приходит тепло. Типичный деревенский дом — или, по крайней мере, задуманный в деревенском стиле. Сеновалом Санторсо пользовался по назначению, а хлев превратил в кладовку, где хранил инструменты, вещи, которыми он дорожил, и свои находки, принесенные из леса.

Настоящая кладовая чудес, сказал Фаусто.

Или просто свалка.

Раньше ведь это был хлев?

Теоретически, да. Дом построил мой отец, только он не любил животных. Он был строителем. Может, он отвел место под хлев, надеясь, что я вернусь к истокам, к традиции, но, как видишь…

Коров как не было, так и нет.

Что поделать. Есть два вида мяса — мясо охотника и мясо пастуха. Каждый следует своему пути.

А зачем тебе сено?

Продаю, обмениваю его. Мне нравится высушенная трава.

У стены громоздились блеклые, поседевшие деревянные столы. На многих были следы навоза — казалось, здесь, в горных поселках, навоз — это нечто исконное, уходящее вглубь столетий. Некоторые столы уже подгнили, из других торчали кривые гвозди.

Все из лиственницы. Сейчас они в жалком состоянии — противно смотреть даже, но стоит лишь отшкурить их и подновить, совсем другое дело будет, поверь.

Рукой Санторсо не мог ничего показать, поэтому коснулся одного из столов ногой: он почистил его, соскоблил грязь, и проступили узоры древесных прожилок, а столешница приобрела благородный оттенок, превратившись из тускло-серой в красную.

Лиственница и в самом деле такого цвета?

Отчасти это ее естественный цвет. А отчасти — вся та пакость, которую древесина впитала в себя. И аромат уже почти весь выдохся.