Волчья дорога

А казармы меж тем гудели, как растревоженный улей. Вместе с вернувшейся с рынка Магдой, пришла оглушительная новость — страшный Флашвольф собрался и в одночасье уехал неведомо куда. Все почему-то сходу решили, что это вчерашняя молитва сработала, как не надо. Или, как надо, а майстер дознаватель была сила нечистая и капитан её изгнал. Такую версию сходу выдала Анне Катаржина, одна из новоприбывших девиц, с которой они вместе возились на казарменной кухне. Девка была бойкая, кареглазая, кудрявая, красила губы в красный цвет, крепкие зубы — в чёрный и трещала без умолку. Ослепительно лиловый фонарь под глазом её особо не смущал.

— Чья работа? — кивнув на синяк, аккуратно спросила Анна, поставив в памяти зарок — попросить Рейнеке при случае разобраться.

— А вон его, — кивнула Катаржина на проходившего мимо рядового Майера. С синяками на обоих глазах. Настолько шикарными, что Анна решила вначале разобраться самой. А там и обед сготовился, кухню после пары-тройки хороших оплеух выдраили, можно было с чистой совестью уходить со двора. Ничего, к сожалению, не выяснив.

В байку о просто молитве она не поверила. Если бы на сволочей и идиотов существовал экзорцизм — жить было бы сильно проще. Всем. Во всяком случае ей бы не пришлось трястись невесть куда в армейском обозе. Хоть люди во дворе стали смотреть веселее и ладно, но ясности нет. И Рейнеке. Какой он был вчера, а сегодня от неё прячется. Ладно, его понять можно, он на службе все-таки. А остальных спрашивать бесполезно. Кто знает — не говорит, а кто говорят — явно не знают.

А Рейнеке тоже весь день бегал туда-сюда, стараясь поменьше на глаза попадаться и периодически думая, а не дурак ли он.

— Да, дурак, — думал парень угрюмо, провожая взглядом идущую по двору Анну — скользящую, так же так всегда — величаво и приветливо, королевой из сказки, — а также сволочь. Но что прикажете сделать? Подойти, отдать честь и сказать прямо — «Мадам, разрешите представиться, отныне я ваш муж? Ничего личного, но возражения, в соответствии с приказом по армии, не принимаются». Бред же. И издевательство. Но не капитана же было просить. Тем более, что он вчера ночью был занят. И не итальянца. Хотя этот вообще всю церемонию в подвале пропрятался. И уж тем более не всех остальных. Остальные бы точно ей дверь выломали. На вполне законных, теперь, основаниях. Бедная Анна. Как будто мало ей всего в жизни досталось так ещё и я. Сопляк с дурацким титулом и официальной должностью мальчика на побегушках. А, к тому же ещё и … — тут упорно смотревший не в ту сторону Рейнеке налетел на спешившего рядового, ушибся, послал того к чёрту и пошёл дальше, сам не зная куда. Прошёл по коридору, под арку, вышел во двор и случайно напоролся на Анну, идущую куда-то по своим делам. Ласково улыбнулось в глаза неяркое, зимнее солнце. Короной на огненных рыжих волосах. Рейнеке сморгнул и, как мог учтиво, поздоровался. Та ответила. Просто кивком и улыбкой. Озорно блеснули снежинки — искрами по плечам. Под ногами глухо звякнула жесть, юнкер своротил на ходу какое-то криво поставленное ведро и умудрился этого не заметить.

Парень учтиво кивнул, свернул в первую попавшуюся дверь, нашёл себе уголок, присел у окна и опять задумался:

«И что теперь делать? Не рассказывать же сейчас, глупо будет... может быть потом» — тут воображение сорвалось с цепи и улетело в сияющие дали. Потом, когда-нибудь, лет через несколько, когда юнкер — уже не юнкер, а повыше чином, сумеет отличиться, взять у врага какой-нибудь штандарт или крепость, получит награду из императорских рук и сможет, наконец, предложить Анне что-то более интересное, чем дурацкую рожу и звонкий титул без дома и земель. Мечты были приятные, но... На глаза попался капитан. Яков куда-то торопился через двор. В рваных сапогах, трофейном французском плаще и поношенной шляпе. Юнкер ещё раз обозвал себя идиотом и принялся думать дальше. Ничего кроме "пока молчком, а там видно будет" как на грех не придумывалось. От нечего делать парень посмотрел на двор ещё раз. Шла Анна. «Господи, какая же она красивая, — при её виде мысли опять поплыли не туда, — даже солдатские обноски испортить не смогли»

Парень отвёл глаза. Из осколка мутного оконного стёкла на него угрюмо посмотрело собственное отражение.

— Так, — спросил он сам себя, медленно закипая. — Барон фон Ринген унд Лаис ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос... Какого черта ваша жена ходит черти в чем посреди зимы?

В мутном стекле отражался хам, сволочь и подонок в одном лице. Молчаливый, к тому же. И, в отличие от Анны, при деньгах.

** **

Анна зашла к себе, присела, огляделась. Ещё раз прокрутила в памяти вчерашние слова. Раз Флашвольф уехал — можно рискнуть и выбраться в город, найти грамотного человека и спросить. Да и купить много всего надо.

«Купить — деньги надо, — оборвала она себя, — а где...»… но тут в дверь постучали.

Анна вздрогнула и пошла открывать. Но это был не юнкер. Рядовой Майер с приятелями. Анна даже испугалась, увидев на пороге их небритые рожи. Но они были трезвые, вели себя тихо и даже говорить пытались без мата. Все объяснилось просто. Ребята на марше все изорвались, просили починить. Анна выгнала их за дверь, достала одолженную у Магды иголку с ниткой и принялась за работу. Благо, привычная, не ведра на кухне таскать и не рядовых строить. На шум подошла Магда, уперла руки в бока и строгим голосом спросила: а ничего ли мужики не забыли?

Те пытались обойтись большим спасибо, сошлись на десятке грошей. Пражских, не медных, Магда лично проверила, дала Донахью по шее за обрезанную с бока чешуйку, обозвала мужиков котами мартовскими и прогнала взашей.

Наблюдавший это все, Рейнеке хищно ухмыльнулся, поймал Майера на лестнице, придержал за шкирку, и кое-что сказал.

— Парень, ты дурак? — очень хотел спросить Майер в ответ, когда просьба — или приказ Рейнеке дошёл до его сознания. Но не спросил, очень уж взъерошенным выглядел парень. В самом деле покусает, с него станется. Так что рядовой молча кивнул.

И пошла у Анны работа до самого вечера. Тому починить, этому поправить. Пока нитки не кончились. Держались мужики тихо, говорили вежливо, платили — чётко, правда отчаянно косясь при этом на дверь.

В итоге на руках у Анны оказалась россыпь монет — по старым дням небывалая.

— Молодежь лёгких путей не ищет, — улыбнувшись, сказала себе Магда, глядя, как Рейнеке рассчитывается с солдатами во дворе. Пригляделась, приметила, вышла вперёд, дала одному из рядовых по шее, чтобы на расчете не мухлевал, вернула юнкеру сдачу и сказала, чтобы хоть не зевал хоть завтра.

— И вообще, можно было деньги жене и не столь извращенным путём передать, — напутствовала она парня напоследок.

Потом зашла к Анне, поздравила её с заработком, сказала, что сейчас уже поздно, а завтра с утра — на рынок. Нитки купить, да и вообще приодеться. Повторила для верности раза два, громко, чтобы укрывшийся неподалеку юнкер уж точно услышал, удовлетворенно усмехнулась и ушла, пожелав Анне спокойной ночи.

** **

А на дворе уже вечерело. Старый Сержант ворчал, ворчал, потом сплюнул, отпросился у капитана и пошёл по делам. Никто не хотел знать — каким, но вернулся сержант Мюллер под ночь, трезвый и с разбитыми в кровь кулаками, кровавым порезом на щеке и злой, как черт. Злость старика немедленно отозвалась роте внезапной проверкой — еще более внезапной, чем обычно. Капитан тоже сделал вылазку в город, побродил по улицам поговорил с кем мог, ничего не узнал, зашел к давешнему священнику — поужинать и спросить, как в городе дела. Все было тихо, Флашвольф уехал, его люди забились в друденхаус — старую башню, наскоро переделанную под тюрьму и носа оттуда не казали. Никто чёрного падре не тронул, он спокойно вернулся домой. Капитан съел, все что дали, вежливо выслушал печальный, полный спокойных жалоб на вывихнутый век, но немного затянутый монолог пожилого человека.

У каждого есть своя любимая тема, на которую тот может рассуждать бесконечно, — думал капитан, подъедая со стола и вежливо поддакивая спокойному монологу. У черного падре такой темой был источник всех бед — богомерзкое книгопечатание.

«Вот раньше мастера выводили каждый том вручную, буква за буквой, молодой человек. Буква за буквой. Это был тяжкий труд, и мастера ценили его — никто не мог и не хотел тратить жизнь на переписывание никчемной бумажки, вроде тех, что у нас висят на стенах, на потеху толпы. Теперь же каждый может поставить себе дома станок и лепить на бумагу, что ни вздумается. Вот печатают всякую чушь, а потом читают на площадях на потеху толпе. И о последствиях совсем не думают. А ведь Флашвольф не был бы и вполовину так страшен, если бы чертовы бумагомараки не пугали людей каждый день»

Капитан вежливо кивал, поддакивал, наконец стащил у падре на прощание потрепанный томик «Der Abentheuerliche SIMPLICISSIMUS“, вернулся в роту и завалился в кровать, пытаясь не сломать глаза о готический шрифт и неимоверно затянутое начало.

Анна тоже легла спать, как и прошлой ночью загородившись сундуком и щеколдой. Ночь прошла спокойно, лишь под утро кто-то стукнул в дверь, и чей-то голос спросил, где Рейнеке — юнкера носит. Разбуженная Анна довольно невежливо ответила, что не знает, и вообще — нашли, где искать. А потом опять заснула. Рейнеке-юнкер тем временем ошивался на кухне — искал, чего-бы пожрать. За день забегался так, что обед пропустил, и теперь желудок сводило так, что выть хотелось.