Волк Спиркреста

Она выглядит чертовски молодой — слишком молодой, чтобы тусоваться с такими отбросами, как он, — но на ее лице такое выражение, будто она полностью уверена в себе. Маска, ложь.

Правда скрывается в глазах Захары. Это душераздирающая лужа печали, зияющее ничто, где голод внутри нее живет без удовлетворения.

Маттнер опубликовал фотографию с подписью: "У меня 99 проблем, но герцогиня — не одна из них".

Гребаный клоун.

В следующий раз, когда я его увижу, для меня будет честью стать сотой проблемой этого придурка.

Как и обещал Зак, мой мотоцикл ждет меня у дома Захары. Я провожу рукой по его боку, приветствуя его как старого друга. Это был мой первый мотоцикл, и я чувствую себя как старый друг. Я сразу же отправляюсь в путь, сквозь серую пелену дождя.

Езда по Лондону — это известный кошмар, а ездить по Лондону на мотоцикле в дождь — это просто заигрывание с самоубийством. К счастью, смерть и я — старые друзья, и знакомый всплеск адреналина проносится сквозь меня, когда я мчусь через город к его окраинам, где у всех миллиардеров есть свои дома, сделанные по индивидуальному заказу.

Через час я останавливаюсь в конце длинной извилистой дороги. Нажимаю на зуммер домофона, и черные ворота распахиваются, словно меня здесь ждали, хотя я никому не сказал о своем приезде. Я иду по гравийной дороге через просторы зелени.

Посреди нее возвышается огромный дом из стекла и стали. Внушительная крепость, которую не сможет повредить даже инферно.

Подходящий дом для самого дьявола.

Я вставляю ботинок в подставку и оставляю мотоцикл у подножия чистых каменных ступеней. Не успеваю я подняться на первую ступеньку, как дверь распахивается, и из нее вылетает черная тень, а за ней еще одна. Два черных добермана, вдвое меньше меня ростом и, вероятно, вдвое сильнее, спускаются по ступенькам, обходя меня по кругу.

Появляется третий, но не двигается, наблюдая за мной с вершины ступеней.

— Цербер, — раздается голос. — Сюда.

Собаки отпрыгивают от меня и поднимаются по ступеням. В дверях стоит человек, одетый в черные брюки и белую рубашку, которого я не видел с тех пор, как покинул Спиркрест. Человек, которого, как я надеялся, мне не придется видеть еще очень долго.

— Кто из них Цербер? — спрашиваю я, глядя в бледные глаза и лицо в форме ножа.

Лука Флетчер-Лоу ухмыляется. — Все они.

Инстинкт убийцы

Яков

На самом деле Лука выглядит неплохо.

В Спиркресте он всегда был худым и крепким из-за фехтования и стрельбы из лука. Он был слишком хорош для спортзала, слишком хорош для бега. Я ни разу не видел, чтобы он поднимал что-то тяжелее своего телефона. И у него тоже были проблемы со здоровьем, хотя он старался держать их в секрете. Он был худой, бледный и больной, как завзятый европейский принц.

Но с тех пор как он покинул Спиркрест, он располнел. В его лице появился цвет, а под рубашкой — намек на мускулы. Его волосы, бледные как кость, зачесаны назад; каждая его часть безупречно ухожена.

Похоже, жизнь полного отморозка пошла ему на пользу.

Он ведет меня в дом, три его черные собаки бегут за нами хвостом, и приводит меня в огромную гостиную. Окна от пола до потолка выходят на зеленую лужайку, подстриженную почти так же коротко и строго, как мои волосы. За ним под серым небом колышется клубок деревьев.

Внутри все скудно, чисто, клинически. Темное дерево и стекло, бледная кожа, черные мраморные камни. Орхидея в квадратном белом горшке, минималистская живопись на стенах. Огромный черный камин, встроенный в стену из бетона. В этом месте нет ни намека на индивидуальность или цвет. Это коробка, созданная бездушной машиной, в которой живет один человек. Здесь холодно, негостеприимно, изолированно.

Как в тюрьме.

Но Лука кажется совершенно спокойным, когда подходит к стеклянному бару и наливает нам напитки. Он смотрит на меня.

— Водку? — спрашивает он.

Он произносит "водка" как "вод-каа".

Я и забыл, как шикарно он звучит, его слова тянутся ленивыми, тягучими слогами, почти носовыми.

— Да.

Он поднимает бледную бровь. — Все еще, старина?

— Я человек привычки.

Он сухо смеется. — Но не сегодня — раз уж ты пришел ко мне.

Луке не нужно говорить то, что он хочет сказать: что он точно знает, сколько раз я возвращался в Англию с тех пор, как мы все покинули Спиркрест, что он следит за каждым моим визитом, что он также знает о моих коротких визитах в Японию, чтобы увидеться с Севом и его Анаи. Однажды я встретил Эвана и его девушку Софи в Лондоне, чтобы выпить, и официант в ресторане принес нам бутылку самого дорогого вина, любезно предоставленного мистером Флетчер-Лоу.

Лука хочет, чтобы мы знали, что он следит за нами.

Я пожимаю плечами и подставляю подбородок в его сторону. — Налей мне то, что ты пьешь.

Он наливает два бокала из бутылки, которая, я уверен, стоит больше, чем все мое существование. Он протягивает мне бокал, и мы садимся на его угловатые кожаные диваны, уставившись друг на друга через стеклянный стол размером больше гроба.

— Ну, и как ты поживаешь, кастет? — спрашивает он, потягивая свой напиток и ухмыляясь мне через ободок своего бокала.

— Это ты мне скажи, Флетч.

Лука отпускает довольный смешок. Смех не звучит нормально из его горла, и никогда не звучал. Он выходит презрительным и неискренним, холодным, как раскалывающийся лед.

— Судя по всему, — говорит он, — ты много занимался тем, что бил черепа для своего отца и его сомнительного друга, прячась в своей холостяцкой квартире в Чертаново, и зашел в тупик в своих поисках. — Его ухмылка расширяется, но рот похож на улыбку примерно так же, как нож. — Насколько далеко я зашел?

— Не так уж и далеко, — говорю я ему. — Ты даже не упомянул, в какую видеоигру я играл или какого цвета мои боксеры.

Он ухмыляется. — Наверное, в какую-нибудь драконью игру, и, скорее всего, черные.

— Ты так хорошо меня знаешь.

— Ты так же предсказуем, как кривые кости.

Я откидываюсь назад и кладу ногу на одно колено. Устраиваюсь поудобнее; я не получу того, за чем пришел, не договорившись. — Раз уж я такой предсказуемый, может, скажешь, зачем я здесь?

— Полагаю, ты здесь, чтобы заключить сделку с дьяволом. — Лука смотрит на меня неподвижно, едва моргая. — Что бы ты ни искал, ты старался держать руки как можно чище, но теперь ты готов их немного запачкать.

— Они и так были грязными, — говорю я ему. — И останутся грязными. Ты знаешь, чем я занимался. Ничего чистого в этом нет.