Воронцов. Перезагрузка. Книга 2

— Думала, не вернёшься к ночи, — прошептала она. — Слышала, что вы с Петькой что-то мастерите важное.

— Да уж, намаялись мы сегодня, — я легонько отстранил её, чтобы видеть лицо. — Зато дело движется. Скоро увидишь, что получится.

Машка улыбнулась — той самой улыбкой, от которой у меня всегда что-то переворачивалось внутри.

Вечером же мы с Машкой сходили в душ. Вода, прогретая под солнцем, лилась из бочки, а щёлок шипел, как змея, но мы хихикали, тёрли друг друга, будто в двадцать первом веке под гидромассажем. Капли скатывались по коже, оставляя прохладные дорожки, а запах щелока смешивался с ароматом трав и цветов. Машка подставляла лицо под струи и жмурилась от удовольствия, словно котёнок, которого гладят за ушком. Я наблюдал за ней, ловя каждое движение, каждый изгиб её тела, освещённого закатным солнцем, пробивающимся сквозь щели.

— Ты чего смотришь так? — спросила она, улыбаясь одними глазами.

— Любуюсь, — ответил я просто, проводя мыльной ладонью по её плечу.

Машка улыбнулась и плеснула в меня водой. Брызги разлетелись серебряным облаком, заставив обоих расхохотаться. Эхо нашего смеха, наверное, было слышно во всей деревне, но нам было всё равно. Здесь и сейчас были только мы и никого вокруг, словно на острове посреди бескрайнего океана времени.

Поужинали. В этот раз пироги были с грибами и луком, собранными в лесу прямо возле покосов. Корочка хрустела, а начинка таяла во рту, оставляя приятное послевкусие. Машка уплетала уже третий кусок, смешно причмокивая и облизывая пальцы. Я наблюдал за ней, думая о том, как удивительно быстро я привык к этой жизни, словно всегда был здесь, в этом месте, среди этих людей.

Глава 4

Я понимал. Здесь всё было настоящим — и еда, и люди, и чувства. Никакой фальши, никаких масок и притворства. Жизнь в её первозданной простоте и сложности одновременно.

Легли спать, но уже, как обычно, уснули только глубоко за полночь. Машка прижалась ко мне, и мы, сплетённые, как лоза, уснули под далёкий лай собак. Её дыхание щекотало мне шею, а сердце билось где-то рядом с моим, словно они разговаривали на своём, только им понятном языке. Сквозь маленькое окошко был виден кусочек неба, усыпанный звёздами — яркими и крупными. Они подмигивали нам, будто знали какую-то тайну, которую мы только начинали постигать.

Ночь окутала деревню тишиной, нарушаемой лишь стрекотом сверчков да редким уханьем совы в лесу. Время здесь текло иначе — медленнее, весомее, наполненное смыслом каждого мгновения. Я лежал, вслушиваясь в эти звуки, ощущая тепло Машкиного тела рядом, и думал о странностях судьбы, забросившей меня сюда, в прошлое, которое вдруг стало настоящим.

Утро встретило росой и пением жаворонка над полем. Я, жуя хлеб, увидел Степана, что возится, доливая воду в бочку, окликнул его:

— Степан, ты скажи мне, что там с покосами? Что там с лесом? Дрова на зиму когда готовить будете?

Степан подошёл, здороваясь и кланяясь.

— Так, боярин, вчера мужики косили, — ответил он, потирая бороду, — ещё, наверное, седьмицу будем косить, а потом да, в лес пойдём дрова рубить.

— Отлично, — кивнул я, отламывая ещё кусок хлеба и макая его в мёд. — Вы там не ленитесь только, для себя же стараетесь. Ты уж давай, бери в свои руки это дело. Сколько ещё земли, сколько дров… Так, чтоб с запасом всего хватило на всю деревню. А то уж больно цифры, что ты назвал мне, маленькими показались.

Степан переминался с ноги на ногу, теребил край рубахи. В глазах читалась смесь уважения и настороженности — он ещё не до конца привык к новому барину, не понимал, чего от меня ожидать.

— Так отчего же они маленькими не будут, коли староста ни сеять не давал, ни земли под пахоту не выделял, — ответил Степан, сетуя на Игната.

Я посмотрел на него внимательнее. Крепкий мужик, лет сорока, с обветренным лицом и руками, покрытыми мозолями. В глазах — природный ум и смекалка, но придавленные годами подчинения и страха. Такие люди могут горы свернуть, если им дать волю и показать цель.

— В общем, ты меня услышал, Степан?

— Услышал, барин. Всё сделаю, всё. Вот, как скажете, так и сделаю.

— Вот и сделай. А потом отчитаешься. Я с тебя буду спрашивать. Понял меня?

Степан поклонился, чуть ли не до земли:

— Спасибо, боярин, за такое доверие великое.

Он ушёл, а я остался сидеть, наблюдая, как деревня просыпается. Женщины выгоняли скотину на пастбище, дети с криками носились между избами, старики грелись на солнышке. Жизнь здесь текла своим чередом, по законам, установленным ещё нашими далёкими предками. Я чувствовал странное родство с этими людьми, с их заботами и радостями, словно всегда был частью этого мира.

Повернулся к Машке, что крутилась у печи, говорю:

— Солнце, ты в теплице полить там не забудь.

— Обязательно, Егорушка, — тихо сказала она и улыбнулась. — Я вчера днём, когда заглядывала, то видела, что листочки какие-то вяленькие были, может, глянешь?

— Ну, пошли, покажешь, — сказал я, слегка нахмурившись.

Вышли во двор, где утренний воздух еще хранил прохладу ночи. Земля под ногами была влажной от росы, и трава блестела, словно усыпанная мелкими алмазами. Машка шла впереди, придерживая подол длинного сарафана, чтоб не намочить. Её коса покачивалась в такт шагам, отражая солнечные лучи.

Подошли к теплице, сняли кожу. А там росточки уже сантиметров четыре-пять, зелёные такие, прям из земли торчат, пробились, значит, уже, но листья и правда слегка поникшие. Я присел на корточки, осторожно прикоснулся к одному из листочков. Он был теплый и слегка липкий, как бывает, когда растению не хватает воздуха. Пальцами прощупал землю — влажная, но не сырая, значит, с поливом всё в порядке.

— Видишь, Егорушка? — Машка тоже наклонилась, так близко, что я почувствовал запах её волос — травяной и сладкий. — Вроде и поливаю как надо, а всё равно чахнут.

— Значит, так, — начал я. — Скажешь кому-нибудь из мужиков, чтоб навоз убрали, он их уже душит. На улице и так жарко. Вот сейчас кожу снимаем и днём, оставляй открытую, пускай дышит, а за пару часов до заката обратно натягивай. — Ясно?

— Ясно, ясно, Егорушка, что ж не ясного то, — кивнула Машка, поправляя платок, из-под которого выбилась непослушная прядь волос.

Я провел рукой над росточками, словно благословляя их на рост, и тихо, так, чтобы Машка не слышала, прошептал:

— Ну, растите, родимые. Не подведите.

А сам хмыкнул, прикидывая: картошку, которую Фома должен принести, её нужно будет сразу же сажать. Так, глядишь, скоро и пюреху с котлетами кушать будем. От одной мысли о таком привычном, но таком недоступном сейчас блюде желудок предательски заурчал. Машка услышала и улыбнулась:

— Что, проголодался уже? Ведь только завтракали.

— Да нет, — отмахнулся я, выпрямляясь и отряхивая руки от земли. — Просто думаю о будущем урожае.

Я обнял её за плечи, и мы немного постояли так, глядя на посадки.