Воронцов. Перезагрузка. Книга 2

Желоба же сгорели в хлам, остались только обугленные остовы. Жалко до слёз — столько труда вложили, а теперь заново делать придётся.

Брёвна Митяй из воды выловил и все до единого, вытащил на берег — мокрые, дымящиеся, но целые. Потом мы залили водой всё, где хоть намёк был на какой-то дымок, чтобы даже малейшей искорки нигде не осталось.

Я, вытирая сажу с лица рукавом рубахи, устало выдохнул. Повернувшись к мужикам, которые стояли, чумазые, но довольные, что справились, с искренней благодарностью сказал:

— Спасибо вам, мужики. Без вас лесопилка наша сгинула бы дотла. Долг я перед вами имею теперь.

Петька только махнул рукой, смущённо улыбаясь:

— Да что вы, барин, разве можно было бросить? Дело общее ведь.

Митяй, тоже весь перемазанный в копоти, сказал:

— Егор Андреевич, я тут останусь, покараулю. Вдруг вернутся, так я успею предупредить. Че тут бежать-то?

— Хорошо, — кивнул я, — только не высовывайся и не геройствуй. Неизвестно, сколько их там и что у них в голове. Покалечат ещё.

— Да вроде убегали быстро, как нас увидели, — хрипя, буркнул Пётр. — Да, точно. Игнат, сукин сын. Или же с Липовки, может, кто. Больше некому.

— Ладно, Петь, разберёмся, — отрезал я. — Главное, колеса оба целы. Остальное отстроим, не беда.

Мужики, умаянные, кивнули, а я прикинул: желоба заново придётся делать, помост подлатать. Основа ангара же совсем нетронутая осталась — можно сказать, что повезло нам.

Вернулись домой, когда петухи уже орали, как на митинге. Ноги гудели, от нас пахло гарью. Скинул с себя одежду, рухнул на лавку, и меня прямо отключать стало. Машка присела рядом, подложила мне подушку под голову:

— Живой, Егорушка, — с облегчением произнесла она.

— Да куда ж я денусь, солнце моё, — пробормотал я, уже засыпая. — Раз уже умирал и хватит.

С этими словами я и провалился в сон, тяжёлый, словно в омут.

* * *

Позавтракав, мы с мужиками уже собирались топать на Быстрянку, чтоб по свету прикинуть фронт работ — что переделывать, а что заново делать. Как вдруг Петька ткнул пальцем куда-то за деревню:

— Барин, гляньте, обоз едет!

Я повернул голову — смотрю, и правда, к деревне катились две телеги, доверху набитые скарбом. И люди были — двое верхом на лошадях. Я прищурился:

— Ох, Фома, ну наконец-то!

Две телеги были предсказуемы, но глаз тут же зацепился за корову, которая была привязана на верёвке к возу. Молодая, пузатая — вот-вот отелится. Рядом же на лошадях — два явно кавалериста в одинаковой форме с палашами, а вот к их сёдлам на верёвках были привязаны два мужика, связанные, как куры на базаре.

— Петька, а ну-ка глянь, кто это там в путах? — спросил я, напрягая зрение.

Пётр прищурился, поставил ладонь козырьком над глазами:

— Егор Андреевич, так ведь это… Господи, да это ж Игнат! И Семён с ним!

Вот это поворот!

— Живо за мной, — скомандовал я, поднимаясь. — Посмотрим, что Фома там привёз.

Мы быстрым шагом направились навстречу обозу. В деревне уже выглядывали самые любопытные. Все столпились у околицы, переговариваясь и показывая пальцами на связанных.

Фома, увидев меня, соскочил с телеги. Лицо у него было мрачное, усталое. Плащ в пыли, сапоги стёртые — видно, гнал без остановки.

— Егор Андреевич, — сказал он, подходя ко мне, — вот напали на нас утром сегодня. Верстах в десяти от Быстрянки.

Я подошёл к связанным.

Пригляделся, смотрю. Игнат. Рожа злая, весь в саже перемазанный. А с ним кто-то незнакомый, но харя явно бандитская и тоже в копоти.

— А вот и поджигатели нарисовались, — хмыкнул я. — Земля-то, видишь, какая круглая.

Из-за спин конвоиров вышел Фома.

— Егор Андреевич! — подошел он ко мне. — Всё, как велели, сделал, привёз! Только вот вопросы срочные имеются.

Но я махнул рукой, приобняв его и хлопнув по спине:

— Потом с вопросами. Молодец, купец! А где этих гавриков взял? — кивнул я в сторону Игната и того второго.

Фома слегка замялся, запыхтел, но тут вояки, спешившись, шагнули вперёд. Старший из них, видать, поклонился низко.

— Здравствуй, боярин. Я Глеб, это Савва. Про этих вот узнать хотите? — кивнул он в сторону пленников.

— Да, про этих рассказывай, — хмыкнул я и скрестил руки на груди, приготовившись слушать.

Глеб начал свой рассказ. Голос у того был ровный, прям как у приказчика:

— Значится, так. Переночевали мы, немного не дойдя до Уваровки. Уж больно медленно шли — телеги-то гружённые. К утру с Саввой решил лошадей к воде сводить, напоить. Только отошли, а слышим — Фома орёт не своим голосом! Вернулись, глядь — трое душегубов стоят и Фому к телеге прижимают, окружив. С ножом один, с вилами второй. Явно лихо замышляли.

Глеб перевёл дух, глянул на Савву, тот кивнул, мол, да, так и было.

— А Фома ж нас в охрану нанял, заплатил щедро. Ну, мы и набросились на них. Один слишком борзый оказался — с вилами который. Прям кидался на нас. Уж пришлось на месте порешить. А этих, — кивнул он на Игната с другим мужиком, — повязали на твой суд привели.

Я зыркнул на Игната, который стоял, понурив голову, но в глазах всё равно злоба плескалась.

— Ты что ж, Силыч, на большую дорогу подался? На разбой решился?

Тот фыркнул, сплюнул под ноги, но промолчал. Второй с бандитской рожей тоже молчал, только глаза бегали, как у загнанной крысы.

Я прикинул в уме. Пожар на Быстрянке, сажа на мордах у этих двоих. Всё сходится. У себя там, в моём двадцать первом веке, я бы полицию, конечно, вызвал. А тут выходит, что сам себе и прокурор, и судья. Но суд вершить совсем не охота — не переступил я ещё эту грань как-то.

— Так, — распорядился я. — Кавалеристов накормить, напоить как следует.

Повернулся к Машке:

— Пелагею позови. Этих, — ткнул я в Игната и второго бандюка, — с собой заберут. В город на суд отдадите, письмо напишу. Сам мараться не хочу.

Глеб кивнул, Савва повёл связанных к телеге. А Фома, теребя шапку, опять подошёл и тихо сказал:

— Барин, разговор срочный имеется. Вот вообще не терпит.

— Какой ещё разговор? — нахмурился я, чувствуя, что день обещает быть не из лёгких.

— Пошли, — выдохнул я, отводя его в сторону от суетящихся мужиков, — что там, рассказывай всё как есть.