Восемь белых ночей

Я не решался посмотреть в ее сторону. Зачем люди ходят вместе в кино – посмотреть кино, или побыть вместе, или потому, что они друг другу нравятся, ведь именно так иногда поступают люди, которые нравятся друг другу: идешь с ней в кино, ничего не может быть естественнее. Допустимо ли переключаться с кино на то, что вы вместе, в какой именно момент переключение происходит окончательно? Почему я вообще задаюсь этими вопросами? Потому что, задавшись ими, я автоматически оказываюсь в лагере тех, кто пытается понять, естественно ли он себя ведет, и подозревает, что другие не терзаются на свой счет такими же подозрениями – или другие втайне надеются, что все на свете так же робки, как и они? Пытается ли и она вести себя естественно? Или просто смотрит кино?

Она неотрывно смотрела на экран, словно приняла решение пока меня игнорировать. А потом, без предупреждения, пихнула меня локтем, втянув щеки и глядя прямо перед собой, пережевывая слова – они явно будут ехидными. Я уже видел однажды, как она это проделывает, – на балконе, с Ролло, когда пытается подавить злость. Но зачем она меня пихнула?

Тут до меня дошло. Клара не сердилась. Она изо всех сил старалась не расхохотаться, а пихая меня – вот и еще раз, – хотела убедиться, что я заметил ее старания, более того – заражала смехом и меня.

– Какого фига я попросила сыра с честноком – о чем я думала?

Я хотел было высказать предположение, но она пихнула меня снова и отмахнулась – будто, что я ни скажи, она прыснет от хохота. На глаза ей навернулись слезы – тут я не выдержал и тоже хихикнул.

– Хочешь еще честночочку? – начала было она.

Настал мой черед отмахиваться.

У меня ушло несколько секунд, чтобы сообразить, что она придумала новый вариант слова, которое, как мне казалось, уже вошло в наш совместный обиход. С ней не расслабишься.

Фильм. Блондинка. Брюнетка. Блондинка – скромница, брюнетка – искусительница. Мужчина-католик не позволяет завлечь себя в ловушку. Застряв в снегу в канун Рождества, мужчина вынужден провести ночь у брюнетки в квартире, в ее спальне, в итоге – в ее постели. Ничего не происходит, но ближе к рассвету, когда плоть слаба и он готов к первому поползновению, она выскакивает из постели. «Предпочитаю мужчин, которые знают, чего хотят». В то же утро, возле кафе, он случайно встречается с блондинкой.

Объявили антракт, Клара внезапно встала и сказала, что ей нужно позвонить.

Оставшись один, я огляделся в полумраке кинозала – входили зрители, в основном парами. Группа из четырех мужчин и одной женщины, все отхлебывают из огромных стаканов, не могут решить, куда сядут, – наконец один указал на задний ряд и шепнул: «Давайте сюда». Пара поднялась, чтобы дать им протиснуться. Один из пяти повернулся к другому и сказал: «Скажем спасибо». «Спасибо», – подыграл второй. В воздухе висело сдерживаемое возбуждение. Зрители приехали на этот фильм со всего города и, несмотря на все свои различия, признавали присутствие некой общности, хотя и непонятно какой. Может, это любовь к фильмам Эрика Ромера. Или любовь к Франции, к абстрактному представлению о Франции или к этим сокровенным непредсказуемым моментам смятения, которые Ромер на час-другой позаимствовал из наших жизней: он растянул их, приглушил шероховатости, убрал все случайности, придал им ритм, каденцию, даже мудрость, а потом спроецировал на экран и пообещал вернуть нам после сеанса в слегка видоизмененном варианте: вот вам ваши жизни обратно, но увиденные с другой стороны – не какими были, а какими вы их воображали, представление о ваших жизнях.

Я попытался представить себе, как пятеро этих друзей сгрудились в уголке соседнего «Старбакса», дожидаясь конца первого фильма, чтобы бежать на последний сеанс. Прибежали. Один вытащил пакет со сдобой, незаконно пронесенный в зал под пальто, – теперь он всех угощал. Примерно через минуту в зал вошла еще одна девушка, с огромной коробкой попкорна, в первый момент явно потерялась, затем заметила эту компанию и зашагала к ним по ступеням.

– Вот, еще это принесла, – объявила она, вытаскивая два больших желтых пакета «эм-энд-эмс».

Приятно было затеряться в такой толпе, смотреть на людей, улизнувших из шумного, холодного, залитого светом города в этот тихий оазис на Верхнем Вест-Сайде, где каждый надеялся краем глаза увидеть воображаемую Францию внутри себя. Приятно было знать, что Клара где-то снаружи, в вестибюле и скоро вернется, – приятно было думать, что на несколько секунд можно отгородиться от мира и, как только она придет обратно из тех мест, в которые удалилась для телефонного звонка, мы сядем рядом, как пассажиры на переполненном пароме, и снова уплывем в эту странную чарующую фантазию, изобретенную Ромером, которая живет не столько на экране, сколько в нас самих. Я окинул взглядом компании и пары в зале: некоторые явно счастливее других – счастливее меня, счастливее всех, кто не с любимым, хотя и некоторым из этих было неплохо. Приятно было думать, что случайное упоминание имени Ромера вчера в предутренний час подвигло ее на то, чтобы посмотреть этот фильм со мной.

Не так я воображал себе нынешний вечер. Но азартно радовался тому, как все произошло: что кто-то мне все-таки подвернулся, причем это оказалась Клара, Клара, с которой смеяться проще, чем с кем-либо еще, Клара, которая претворяет все в реальность задолго до того, как я осознаю, что мне это нужно, которая, купив два билета еще до моего появления, сделала мне лучший рождественский подарок со времен детства – подарок, который может обратиться в ничто, ведь не исключено, что прямо сейчас Клара пошла звонить другому мужчине и, будучи человеком настроения, может с легкостью вернуться, забрать свои вещи и забыть меня тут, в зале. «Прости, надо бежать, фильм отличный – рада была повидаться».

Но пока я сидел, переживая, я одновременно осознавал, что эти переживания – условная дань, которую нужно заплатить необоснованным страхам, прежде чем признать, что я действительно счастлив. Жду, пока она сделает меня счастливым. Упиваюсь мыслью, что даже ожидание себя она умеет превратить в счастье. Репетировать отрывистое «до свидания», как только мы выйдем из кино через два часа, – тоже счастье. А еще большее счастье – даже не то, что мы опять вместе после разлуки длиною меньше чем в день, а то, что в ее присутствии прошедший день начал несказанно мне нравиться, как и моя жизнь, и то, как я ее проживаю. Она стала лицом моей жизни и того, как я хотел ее прожить, моими глазами, раскрытыми в мир, который в ответ смотрит на меня. Зрители, знакомые, прочитанные книги, обед с Олафом, который поливал грязью свою жену, мои жилища, моя жизнь на льду, все то, чего мне все еще хочется, – все под ее чарами сделалось ценнее и уязвимее, ибо то были действительно чары, наложенные, точно чары, и, как любые чары, они привели с собой новые краски, новых людей, новые запахи, новые привычки, вскрыли новые смыслы, новые узоры, новый смех, новую каденцию – при том даже, что крошечная, незримая и неизведанная часть моей души все это время готова была заподозрить – так, для ровного счета, – что, возможно, чары для меня важнее той, что их наложила, а бойкий обмен кодами – важнее человека, с которым я ими обмениваюсь, «я в связи с Кларой» важнее самой Клары.

Свое пальто Клара оставила на сиденье. Я опустил на него руку, рассмотрел подкладку, дотронулся до ее глубин. Клара. Таким образом я напоминал себе, что не один, что она очень скоро вернется, сядет рядом и скажет – а может, и нет, – почему отсутствовала так долго. Иногда, положив пальто на соседнее сиденье, если я пришел в кино один, я тем самым извлекаю некую сущность из темноты, делаю вид, что кто-то лишь вышел на минутку и вернется в любой момент – так оно и происходит в глухой час ночи, когда те, что ушли из твоей жизни, внезапно ложатся рядом, стоит лишь прошептать в подушку нужное имя. Клара, подумал я – и она появилась, села со мной рядом.

Вслушиваясь в скрипичную сонату Бетховена, которую всегда исполняют в кинотеатрах, стоит зажечь в антракте свет, я припомнил, что всего три зимы назад проделал то же самое с пальто другого человека – она вышла купить нам лимонада. Я убедил себя, что мы расстались, что ее не существовало вовсе, – чтобы удивиться посильнее, когда она вернулась и откинула соседнее сиденье. Потом мы вышли из кино, купили воскресную газету и побрели по снегу домой, рассуждая про Мод и Хлою, наспех где-то поужинали, зайдя в книжный магазин. Кажется – как давно. А еще я вспомнил себя куда более молодым – однажды субботним вечером я пришел в этот самый кинотеатр один и, выискивая, куда бы сесть так, чтобы никого слишком не побеспокоить, услышал, как мужчина спросил женщину: «Тебе нравится Бетховен?» Женщина, повесившая пальто на спинку кресла, прислонилась к ней, повернулась к спутнику и ответила что-то вроде: «Вообще – да, но эту сонату терпеть не могу». У них было – это понял даже я – первое свидание.