Воспарить к небесам

Хоть от этого полегчало.

Однако, это не помогло, его слова о «не намерен торопиться», заставляли хотеть начать заниматься с ним сексом немедленно.

К сожалению, это новое побуждение добавилось к другим вещам, о которых я продолжала беспокоиться.

— Ты меня слышишь? — спросил он, сжимая мне руку, когда я не ответила.

— Я все услышала.

— Ты расслабишься? — настаивал он.

— Мы не ссоримся, — выпалила я, глядя на него, видя его глаза, направленные туда, куда мы ехали.

— Нет, — согласился он.

Я уставилась на его красивый профиль.

Никакой пятичасовой щетины, он побрился ради меня.

Мне нравились его бакенбарды.

А больше мне это нравилось потому, что он сделал это ради меня.

В остальном — он остался самим собой. Выцветшие джинсы, легкая хлопчатобумажная рубашка с закатанными рукавами.

Но джинсы были не такими выцветшими, а рубашка, которая была немного лучше, чем те, что он обычно носил, являла симпатичный рисунок в бежево-голубую клетку на белом фоне. Да, он приложил ради меня усилие.

Это что-то значило.

Так что я решила высказаться.

Сжимая его пальцы, я повернулась в его сторону.

— А что, если ни дети, ни ссоры не покажутся тебе интересными?

Его рука судорожно сжалась в моей, почти причиняя боль, его сила была так велика, и тут он расхохотался.

Мои слова вряд ли были смешными.

— Микки, — огрызнулась я.

— Ты, наследница Калвэй, у которой больше дел, чем у меня, хотя я работаю на двух работах, и, по сути, один воспитываю детей, сидишь рядом со мной в этом гребаном платье с миллионом историй о стариках и о том, что они вытворяют, не говоря уже о том, что вы вытворяете с Алиссой и Джози… покажешься мне не интересной?

Он произнес это так, словно это невозможно.

— Ты слышал уже кучу историй о стариках, Микки, — напомнила я ему.

— Никто из них не приказал долго жить с тех пор, как ты в последний раз о них рассказывала? — спросил он меня.

Мое сердце сжалось от этой мысли, и я выдавила:

— Конечно, нет.

— Тогда не волнуйся, — пробормотал он, замедляя грузовик и отпуская меня, перемещая руку на руль и включая поворотник.

— Я не могу всю ночь потчевать тебя рассказами о жителях «Дома Голубки».

— Можешь рассмешить меня, используя такие слова, как «потчевать», — ответил он.

Я удивилась.

— «Потчевать» — это смешно? — спросила я.

— Эми, — только и сказал он в ответ, но мое имя слетело с его губ с улыбкой.

Поэтому я спросила:

— И все? Просто Эми?

Он посмотрел в обе стороны и поехал вперед, говоря:

— Подтверждаю. «Потчевать» — это смешно.

— Почему?

— А почему что-то может быть смешным? Просто так, — ответил он.

— Я нахожу это странным, — пробормотала я, не зная, задело меня это или нет.

Он тоже это услышал.

Я поняла это, когда он сказал:

— Я не смеюсь над тобой, детка. Это просто мило. Как бывает, когда ты не упрямишься и не становишься занозой в заднице.

Боже.

Неужели?

Я сердито посмотрела на него.

— Ты тоже можешь быть упрямым и занозой в заднице, Микки.

Он взглянул на меня, ухмыляясь.

— Видишь? У нас уже много общего.

Именно в этот момент я поняла, что он меня дразнит, и еще поняла, что это смешно и мило. Это также привело нас к тому, что у нас есть что-то общее. Это не было первое свидание, из-за которого стоило нервничать. Просто Микки и Эми собирались поужинать.

Именно тогда я почувствовала полное облегчение и была благодарна Микки за то, что он позволил мне это испытать.

Я не высказала этого словами. Просто закатила глаза и посмотрела вперед, но сделала это с улыбкой.

И тут я увидела, что мы оказались на Кросс-стрит. Микки довез нас до конца, до пристани, и нашел место для парковки всего через два дома от «Рынка Омаров». Явно к удаче, так как улица была оживленной, не только из-за парковавшихся у бордюров машин, но и из-за прогуливающихся людей.

Я решила, раз лето двигалось к своему завершению, многие пользовались этим, пока могли.

Живя в Ла-Хойе, мы не знали смены сезонов, так что я забыла, как учиться впитывать все это в себя, когда солнце и тепло уходят.

Припарковавшись, Микки вышел из машины и, когда я открыла дверцу и поставила ногу на подножку, он был уже возле меня. Он помог мне спуститься, отошел от двери, захлопнул ее, и, щелкнув замками, повел меня к тротуару.

Он держал меня за руку, пока мы шли, и я снова подумала, что это мило.

Добравшись до рынка, мы вошли внутрь, и хозяйка улыбнулась, сказав:

— Привет, Микки. Ваш столик уже готов.

Прежде чем взять меню, она также улыбнулась и мне.

Но меня удивило, что «Рынок Омаров» бронировал столики (и я была приятно удивлена милым поступком Микки, что он нашел на это время).

Все еще держа меня за руку, Микки вел нас, следуя за хозяйкой. Войдя в ресторан, внутри меня начало зарождаться какое-то чувство.

Потому что «Рынок Омаров» был идеален для Микки.

И идеален для Магдалены.

И, вероятно, идеален для меня.

Я никогда не бывала здесь вечером, но заметила приглушенный свет. И так же, как во время обеда, на столах стояли приземистые стеклянные вазы, наполненные невысокими букетиками, всего с двумя-тремя цветочками каждый, но они несколько придавали классности. Бело-голубые клетчатые скатерти на вечер не перестилались. Солонка и перечница были стеклянные, привлекательные, но не из хрусталя.

Однако за ужином, в отличие от обеда, я не увидела бумажных салфеток, их заменили на синие или белые матерчатые, а также поставили маленькие, зажженные свечи.

Из больших окон открывался потрясающий вид на пристань.

Хоть здесь и было уютно, но не слишком романтично.

Это место могло служить для чего угодно. Свидания. Семейного обеда. Всего, что вам нужно. Оно было и не вычурным, и не обычным. Не закусочная с бургерами, в которую заглядываешь, чтобы перекусить. Это было место, которое сделает любое ваше событие особенным.

Оно не было элегантным и изысканным, однако, еда здесь стоила не дешево, но была восхитительной.

Как раз для Микки.