Воспоминания мёртвого пилота

Я попытался её удержать. Принялся целовать, расстёгивая на ней халат, но она выскользнула из моих рук и сказала, впервые произнеся слово, которое мы так старались избегать:

– Я всё не могла понять, за что я полюбила тебя с первого взгляда. А сейчас вдруг до меня дошло. За неистребимый дух авантюризма, за любовь к риску, за постоянное желание найти себе приключение. Жить с тобой я бы, пожалуй, не смогла, потому что сама такая. А вот иметь тебя как любовника, это как подарок судьбы.

Она ушла, а я завёл будильник своих наручных часов на шесть утра и лёг на детский диван под одеяло к ребятам.

Как быстро пролетели два часа сна. Казалось, и уснуть не успел, как сработал мой будильник: "Вставай, командир, Родина ждёт от тебя новых подвигов", - пиликал он мне прямо в ухо. Хорошо ещё руку под подушку не засунул, а то бы точно проспал и часов в девять утра встретился с Петрухой во время утреннего туалета у умывальника.

"Привет брат", - сказал бы я ему, хлопнув дружески по плечу.

"Какой я тебе брат?" - возмутился бы Петька.

А я ему в ответ:

"Как какой? Ясное дело, "молочный", раз мы с тобой одну грудь сосём".

За такими дурацкими размышлениями я попробовал осторожно разбудить лежащую между мной и штурманом Татьяну. Когда я слегка погладил её по бедру, она тихонько повернулась ко мне и оказалась в моих объятиях. Но не скрипеть на стареньком диване нам никак не удавалось, и я сполз на пол, увлекая её за собой.

Она сидела на мне как лихая наездница на своём горячем скакуне, закрыв глаза и откинув голову назад, и, конечно же, не видела, как Васильев, посмотрев на нас из-под одеяла, погрозил мне кулаком и опять отвернулся к стенке.

Квартиру мы покинули без происшествий. Вернувшись на авиабазу, поспали несколько часов в гостинице, а вечером встретились вчетвером в ресторане и обсудили ночное приключение. Немного выпили, потанцевали и попрощались до нашей следующей командировки в Москву.

Но этого прилёта им придётся ждать всю жизнь.

Никогда наши девушки не узнают правды, почему так неожиданно перестали прилетать к ним весёлые парни из Артёма. А самое обидное то, что будут думать о нас как о предателях. Никто им не позвонит и не расскажет о нашей судьбе. Жене и всем родственникам сообщат в первую очередь. Мухина узнает, где я пропал, сама. Все артёмовские подруги, конечно же, узнают тоже. Даже на Камчатке, возможно, всплакнёт официантка Люда Сальникова. А вот в Москву, к самым ценным нашим друзьям, эту скорбную весть донести будет некому.

Глава 18

После возвращения домой у меня начались неприятности. За белой полосой радости последовала чёрная полоса расплаты.

Я всегда сравнивал жизнь с зеброй, но только недавно до меня вдруг дошёл более глубокий смысл этого банального сравнения. Все знают о чередовании полос на боках этого животного, но не все продлевают свой взгляд до конца его тела. А если кто рискнет сделать это, то с удивлением обнаружит, что за всеми этими полосками в самом конце зебры находится большая задница. И что все мы там, в конце концов окажемся, не зависимо от того, каких полос было в жизни больше - белых или чёрных.

Первым меня атаковал оперуполномоченный Комитета Глубокого Бурения прикомандированный к нашему доблестному транспортному полку. Ему вдруг "показалось", что резина шести колёс на подмосковном аэродроме была сожжена мной преднамеренно. Но я четыре с половиной года провел в училище, изучая авиационные дисциплины, а он в своей пограничной школе изучал славный опыт сержанта Карацупы и его верной собаки, которые за пару лет их совместной службы на границе поймали, чуть ли не пятьдесят шпионов.

Используя разницу в базовом образовании, я на трёх листах подробно описал всё, что касалось той посадки. Включив в объяснительную записку данные о погоде, угле глиссады, длине полосы и прочее другое. "Особист" мельком взглянул на мой труд, пообещал показать его авиационным специалистам и больше к этому вопросу не возвращался. А вскоре ему стало не до меня.

Вторая неприятность была другого характера. На очередном коммунистическом собрании меня подвергли резкой критике. После того, как мои партийные сослуживцы расселись по местам, слово взял секретарь нашей первичной организации.

– На повестке дня, товарищи коммунисты, - сказал он, - сегодня один вопрос. Это политическая незрелость коммуниста Григорьева.

Я бросил разгадывание кроссворда и стал с интересом слушать, в чем же меня хотят обвинить.

Парторг раскрыл папку с грозным названием "Дело" и принялся читать:

– После возвращения из очередной командировки, коммунист Григорьев Валерий Сергеевич, будучи изрядно пьяным, заявил в кругу сослуживцев следующее, цитирую: "Это же надо так ненавидеть свой народ, чтобы при температуре воздуха минус тридцать градусов вынуждать лётчиков", извиняюсь за грубое слово, но тут так написано - вставил парторг и продолжил далее по тексту чьего-то доноса, - "с.... на улице". Что Вы хотели этим сказать и кого имели в виду, Валерий Сергеевич?

По рядам моих сослуживцев пополз сдавленный смех. Почти сотня коммунистов нашего полка, отложив в сторону журналы, книги и газеты, которые они собирались читать во время очередного нудного собрания, теперь уже с любопытством следили за развитием назревающего скандала.

Сидящий за моей спиной начальник связи нашей эскадрильи, сказал своему соседу:

– Опять Валера что-то отмочил.

– Посмотрим, как выберется из неприятностей в этот раз, - ответил тот.

Я оглянулся на говоривших, обвёл обоих презрительным взглядом и тихо сказал:

– Рано радуетесь.

А громко, не вставая с места, произнёс:

– Это ложь.

– Что именно ложь, товарищ Григорьев?
– не ожидавший такого хамского ответа, спросил парторг.
– Вы что, не говорили этих слов? Встаньте, пожалуйста, и расскажите собранию всё, что считаете нужным сказать по этому поводу.

– Ложь то, - начал я, вставая, - что я был пьян тогда, когда сказал эту фразу. Это было три недели назад, после нашего возвращения из Семипалатинска. Вы, парторг, были когда-нибудь в Семипалатинске?

– Вы же сами знаете, Григорьев, что не был. Я ведь профессиональный политработник, а не член лётного экипажа.

– Значит, вы спите всегда на своей кровати со своей женой и по нужде посещаете тёплый туалет с белым, чисто вымытым вашей супругой унитазом?
– заведённый собственными вопросами я уже не ожидал парторговского ответа и без паузы продолжил свою саркастическую речь.
– А я, поселясь в гостинице для прилетающих экипажей, не обнаружив посреди ночи туалет в здании, нашёл деревянную будочку в пятидесяти метрах от входа в наш одноэтажный барак. К ней вела протоптанная в полуметровом снегу такими же лётчиками как я тропинка. Света в будочке, конечно же, не было. Проводить электричество в деревянный туалет на улице это ведь роскошь. Так вот, открыв дверь, я при свете луны обнаружил пирамиду г...., торчащую из прорубленной в полу дыры. Понимаете ли, парторг?
– придал я голосу издевательский тон.
– При температуре окружающего воздуха минус тридцать градусов человеческие испражнения не успевают стекать вниз, а нарастают конусом вверх. Чтобы не поранить свой нежный, горячо мною любимый зад об этот конус, я справил нужду прямо на улице, перед деревянным туалетом и употребил снег вместо туалетной бумаги. Как Вы знаете у нас в конце двадцатого века с туалетной бумагой тоже большие проблемы.