Воспоминания о Тарасе Шевченко

таким образом составлялись и пересоставлялись произведения, существующие в

бесконечных отрывках, связуемых народом по призыву народного вкуса. Между тем

потребность самооживления ощущается в народе; народ чувствует, мыслит; многое

переполнилось в его душе, много страданий в ней накопилось, много желаний он готов

заявить: он ищет выражения; он находит его в своих избранниках, поэтических личностях,

живущих народной жизнью, стоящих выше каждого в отдельности по дарованию и потому

способных выразить надлежащим образом то, что всеми чувствуется, думается, желается.

Вот такою-то личностью был Шевченко.

Мы сказали, что, будучи малорусским поэтом по форме и языку, Шевченко в то же

время и поэт общерусский. Это именно оттого, что он — возвеститель народных дум,

представитель народной воли, истолкователь народного чувства.

Судьба связала малорусский народ с великорусским неразрывными узами. Только

легкомысленное скользание по поверхности политических событий может находить

единственно государственную связь между этими народами, смотреть на Малороссию не

более, как на страну, присоединенную к Российской империи; но, с другой стороны, только

насилующая централизация, убивающая /168/ всякую человеческую свободу и всякое

духовное саморазвитие мыслящего существа, может, закрывши глаза, утверждать

совершенное тождество русского народа. Понятие, основанное на изучении истории и

этнографии русской, всегда признает, что русский народ должен быть понимаем в смысле

двух народностей; между этими народностями лежит кровная, глубокая, неразрывная

духовная связь, которая никогда не допустит их до нарушения политического и

общественного единства, та связь, которая не уничтожилась под влиянием прошлых

исторических обстоятельств, насильственно разрывавших эти народности, та связь, которую

не разорвали ни внутренние неурядицы, ни татары, ни Литва, ни поляки, та связь, которая

до сих пор обращает к нашему русскому горизонту Червоную Русь, уклонившуюся, уже

несколько веков тому, к иной сфере. Ни великоруссы без малоруссов, ни последние без

первых не могут совершать своего развития. Одни другим необходимы; одна народность

дополняет другую; и чем стройнее, уравнительнее, взаимодейственнее будет совершаться

такое дополнение, тем нормальнее пойдет русская жизнь. Шевченко, как поэт народный,

чувствовал это и уразумел, и оттого-то его понятия и чувства не были никогда, даже в самые

тяжелые минуты жизни, осквернены ни узкою, грубою неприязнью к великорусской

народности, ни донкихотскими мечтаниями о местной политической независимости: ни

малейшей тени чего-нибудь подобного не проявилось в его поэтических произведениях. И

это, между прочим, служит подтверждением высокого достоинства его таланта... Поэт

истинно народный, он, естественно, должен был выражать то, что, будучи достоянием

малорусского элемента, имело в то же время и общерусское значение. Оттого поэзия

Шевченко понятна и родственна великоруссам. Для того, чтоб сочувствовать ему и

уразуметь его достоинство, не нужно быть исключительно малоруссом, не нужно даже

глубоко в подробностях изучить малорусскую этнографию, что можно сказать, например, о

«Марусі» Квитки, превосходнейшей, вернейшей картине народных нравов, но дурно

понятой некоторыми великорусскими критиками именно по недостаточному знакомству их

с частностями малорусской народности. Шевченкову поэзию поймет и оценит всякий, кто

только близок вообще к народу, кто способен понимать народные требования и способ

народного выражения. Не поймет и не оценит его только тот, кто смотрит на народ в лорнет,

кто, желая узнать его, не в состоянии принять другой методы, кроме той, чтоб изучать его

жизнь и быт, как изучают энтомологический кабинет; заносить в дорожную книжку

схваченные у ямщика фразы и составлять по ним систему народных понятий; записывать со

слов барских горничных девушек песни, слышанные ими в детстве на селе, и по таким

песням произносить суждения о сущности народного поэтического гения; кто, может быть,

и в самом деле любит народ и готов заботиться о народном благе, но не знает, чего хочет

162

народ и как он этого хочет; кто думает дерзко воспитывать народ, забывая, что для этого

прежде надобно самому поучиться от народа, быть им избранным и признанным для такого

важного дела. Такой мудрец не поймет Шевченко, и естественно, что Кольцов покажется

ему выше по своему поэтическому дарованию, ибо Кольцов поет, как народ уже пел, а

Шевченко поет так, как народ еще не пел, но как он запоет за Шевченко. Естественно, для

уразумения последнего /169/ нужно чего-то поболее, чем для Кольцова: мало изучения, —

души народной нужно! К таким же незрелым суждениям мы должны отнести и то, которое

брошено было недавно на свежую могилу поэта, суждение, признавшее его гражданином, а

не поэтом. На деле выходит наоборот: Шевченко гражданином-то никогда не был и

оставался поэтом и в литературе, и в жизни. Такие приговоры не более как плод запоздалых

узких теорий, признающих поэзию только при соблюдении известных, усвоенных

привычками условий, имеющих силу для того, кто не способен чувствовать поэзию.

Большинство великоруссов смотрит на Шевченко не так. Когда еще Шевченко был

малоизвестен, были люди, не видавшие во всю жизнь Малороссии, с некоторым

затруднением, по причине языка, прочитавшие «Кобзаря» (хотя самый язык Шевченко

отличается пред сочинениями других малорусских писателей удобовразумительностью) и

говорившие с первого раза: «Это великий поэт!» В сочинениях его так много общерусского,