Война меча и сковородки

– Да и вы тоже - всего лишь человек, - сказала Эмер.

– Забавно, но эти слова говорил мне несколько дней назад ваш супруг. Когда вот тут, где вы стоите, рыдал на коленях, выпрашивая противоядие.

– Годрик просил вас дать мне противоядие?
– после долгого молчания спросила Эмер.

– А вы решили, я по доброте душевной потратил на вас, никчемную девчонку, любопытную, как кошка, небесную кровь?

– Небесную кровь?..

Гореть осталась только одна свеча, Ларгель не затушил ее, а осторожно положил колпачок на пол, чтобы железо не загремело о камни. Он тоже не хотел нарушить покой.

– Конечно, вы ничего не знаете о небесной крови, - епископ обогнул алтарь посолонь и встал напротив Эмер. Неровный свет придал его чертам излишнюю резкость, сделав похожим на ворона. Крючковатый нос еще больше усиливал сходство.
– Вы вообще ничего не знаете.

Он распустил вязку на левом рукаве и закатал его до локтя.

– Видите? Что скажете об этом?
– спросил Ларгель, поворачивая руку перед глазами девушки.

Все предплечье покрывали застарелые шрамы - странные, похожие на полумесяцы, располагающиеся один возле другого, соединяясь концами.

– Похоже на укусы...

– Так и есть. Вы читали мое житие и думали, что преподобный Ларгель воюет с невинными, обвиняя их в черном колдовстве? Посмотрите, как ведут себя эти невинные. Каждый шрам - это упырь, которого я отправил в бездну. Не слишком легкое служение, правда?

– Вас кусали упыри? Тогда...
– Эмер замолчала на полуслове, не осмеливаясь задать вопрос.

– ...как же епископ Ларгель сам не стал упырем? Вы это хотели спросить?

– Д-да...
– выдавила девушка.

Единственная свеча зашипела и погасла, погрузив храм в кромешную темноту. Где то в этой темноте находился епископ, Эмер слышала его хриплое дыхание, но не могла увидеть. Она отступила к выходу, размышляя, не следует ли обратиться в бегство немедленно.

– Боитесь?
– зло поддел Ларгель.
– Правильно. Бегите, только не промахнитесь мимо двери.

– Когда встречают хищника, никогда не показывают ему спину, - ответила девушка.

– Безрассудная смелость - в этом вся вы, - сказал Ларгель с издевкой.

Кремень чиркнул по кресалу, и в церкви снова затеплился огонек, прогоняя тени. Эмер вздохнула с облегчением. Пока горит яркое пламя - все кажется не таким уж страшным.

– Так что о небесной крови?
– напомнила она.
– Именно она избавляет от упыриного яда?

– Она избавляет ото всех ядов. Каждому верному служителю церкви дается флакон с небесной кровью, чтобы не превратиться из воина света во врага. А я вынужден был потратить ее на вас, никчемную...

– Это я слышала, - перебила его Эмер.
– Но вряд ли вы просто так согласились помочь. Что Годрик пообещал за мое исцеление?

– Почему бы не спросить это у него?
– любезно предложил Ларгель.
– Если он еще жив, конечно.

– Жив? О чем вы?!

– Только о том, - голос епископа стал вкрадчивым и вливался в уши, как патока - сладко и тягуче, - только о том, что муж и жена - одно целое, даже если они соединены всего лишь клятвой небесам, а не телесными узами. И из-за любопытства одного всегда страдает второй. Вы причинили столько беспокойства своим любопытством. Кто знает, не решило ли яркое пламя призвать душу вашего мужа уже этой ночью?

Эмер круто развернулась и бросилась прочь.

Она пробежала весь коридор, когда здравость мысли вернулась. Прижав ладони к вискам, девушка уставилась на масляный светильник, крепившийся к потолочной балке. Пламя подрагивало, словно предостерегая.

– Он пугал меня, - прошептала Эмер.
– Он пугал меня, чтобы я сразу бросилась к Годрику... Или не пугал? Что же мне делать, яркое пламя?

Ответ пришел сам собой, и Эмер торопливо направилась совсем в другую сторону от спальни. Туда, где располагались комнаты свекрови и ее благородных помощниц.

Дама, дежурившая у дверей, клевала носом и Эмер попросту прошла мимо, не озаботившись даже постучать.

Свекровь давно видела пятый сон, но Эмер посчитала, что у нее нет времени на учтивые пробуждения и потрясла леди Фледу без особой нежности.

– Дайте мне прошение Годрика, которое вы перехватили, - сказала она, когда свекровь испуганно открыла глаза.

– Вон там, в шкатулке, - ответила леди Фледа заплетающимся со сна языком.
– Но для чего оно вам?

Эмер не ответила, потому что уже рылась в шкатулке, отыскивая нужное письмо. Она нашла прошение - завернутое в алую шелковую ткань, скрепленное печатью с изображением языков пламени, и тут же сломала ее.

– Что вы делаете?!
– воскликнула леди Фледа, но Эмер углубилась в чтение, пробегая глазами первые строки - приветствия, пожелания доброго здоровья и прочие письменные поклоны, которые полагается излагать в письме любящего племянника.

Но строки в середине она прочитала внимательно и несколько раз:

«...мои опасения, тетушка, о которых я сообщал вам в прошлый раз, подтвердились. Поэтому прошу сразу по получении этого письма расторгнуть мой брак с графиней Поэль и вызвать ее в Тансталлу, чтобы уберечь. Укажите, что именно графиня Поэль настояла на разводе по причине недовольства мною и моих многочисленных измен. Прошу также вызвать и мою сестру, леди Острюд Фламбар, поскольку и ей угрожает опасность, правда, иного толка, о чем я смогу сказать только при личной встрече».

– Самодовольный дурак!
– выругалась Эмер, комкая послание.

– Да объяснитесь, наконец! Что происходит?
– всплеснула руками свекровь.
– Святая Кютерейя! Я с ума сойду с вами обоими!

– Святая Кютерейя не поможет, - ответила невестка и вдруг уставилась в пространство невидящим взглядом.
– Святая Кютерейя!
– повторила она.
– Кютерейя!

Она схватила свекровь за руку и встряхнула с такой силой, что бедная женщина ахнула.

– Когда вы, говорите, пришло письмо от моей сестры?

– Подождите, не трясите меня так. Я ничего не могу вспомнить.

– Вспоминайте, матушка, вспоминайте!
– молила ее Эмер.

– Так... это было... это было, когда леди Иоланта разбила мою любимую вазу. Да, точно - третий день лета.

Эмер быстро посчитала по пальцам:

– Через три дня после того, как он меня исповедовал, - пробормотала она.

– Что вы говорите?

– Ничего! Приятных снов!
– невестка выскочила из комнаты так же стремительно, как появилась, а леди Фледе ничего не оставалось, как вернуться в постель, огорчаясь невоспитанности молодых.