Война не Мир
Шрифт:
Меня опять разбудил свет в окошке. Было похоже на дежавю. Иногда для тебя прямо наяву наступает полнейший бред. Полнейший - это, когда ты смотришь на происходящее не как будто немного со стороны, а, кажется, что только сторона для тебя и осталась, причем - обратная.
Не выдержав, я позвала его в тишине, предателя, убийцу беспечных чувств. Почему он не додумался в тот день сентября заболеть, прикинуться валенком? Разве это много ради счастья любимых? Что ему стоило, например, прогулять работу - попереться к терапевту, дантисту, к проктологу, наконец - только подальше от башен. Зачем надо было
Задолбал меня этот свет.
Я встала задвинуть шторы. Когда мы были вместе, это было его полуночной обязанностью. Я хочу, чтобы весь мир был передо мной виноват. Как говорил режиссер с телеги: если мне плохо, пусть ведущий шоу тоже стонет и плачет. Интересно, он говорил буквально или метафорически?
Передвигаясь как в киселе из-за своей горячки, я кое-как доползла до окна. Покрывало потащилось за мной, с ним мой нарисованный бойфренд. Когда я была у подоконника, он дополз до края кровати и стал на нем, наклоняемый натянутым покрывалом. Получалось, что он как бы пошел вместе со мной закрывать окно. Чертовы глюки.
Я кивнула портрету и улыбнулась. Я смахнула со щеки воображаемую слезу и обернулась к окошку. С улицы на меня смотрел большой рекламный баннер с Ренатой, лежащей вдоль нижнего края на светящейся леопардовой шкуре…
Когда я очухалась от небольшого стресса, шока, транса, не знаю, что это было, то вспомнила, что за несколько дней до появления в моей квартире Ренаты за моим окном был этот самый плакат. Потом его сменили белым баннером «здесь должна быть ваша реклама».
Я пожала плечами и попыталась восстановить все, что было связано с ее появлением, до мелочей, до нитки. Сначала в голову мне лез мешок картошки из Липецка. Потом я вспомнила звонок в предбанник и пропуск. Рената принесла мой утерянный пропуск в Останкино, и я хотела всучить ей вознаграждение.
Я поплелась в прихожую и раскрыла рабочий кофр. Во внутреннем кармане лежало два пропуска. Я сравнила их, поднеся к настенной лампе - оба были одинаково потерты и погнуты по углам. В Останкино выдают только один. Это всем известно.
В дверь постучали. Я была уверена, что это она. Я открыла. На пороге стоял мой сосед, монгол. Левым плечом он опирался о косяк.
– Ты зачем в пальто-то?
– буркнул он удивленно и сунул ладонь подмышку.
– Проходи, - пригласила я и отступила.
Мы оба знали, что причину его визита объяснять не надо. Сейчас война, и мы все будем вести себя по-другому. Заваливаться к соседям в ночи, отдаваться первому встречному, бить витрины и после, возможно, никогда не жалеть об этом. Если бесчинствовать можно тем, кто и в мирное время нарушал оказанное доверие, почему нельзя нам, простым смертным?
– Слышь, мои рванули на родину, - сказал монгол.
– Ну и зачем?
– спросила я, - легче от этого будет?
Он выпятил губу.
– А хэзэ, но там зданий меньше.
– Ты что в степи собираешься жить?
– Нет, бля, в Улан-Баторе!
– он глянул на меня так, словно я собираюсь чистить котел после свадебного
Я скривилась.
– А чё, слышь!
– Не, у меня работа.
– Какая работа нах! Кому щас нужны твои… перья?
– он, очевидно имел в виду, пузыри, понты или пыль в глаза. Не думал же он, что журналы пишут чернилами.
– Не скажи! Для поднятия морального духа всегда… в первую очередь важно искусство.
– Искусство!
– передразнил он и закурил, - курить у тебя можно?
– Бросай. Скоро не будет, - некоторым доставляет удовольствие пугать ближних.
– Не, сначала с соли начнется, - со своим легким монгольским акцентом он походил на ребенка, - потом картошка пропадет и мука. А это, где твой мужик-то?
– Картошка?
– я сделала холодное лицо. Я пошла в спальню и принесла монголу моего нарисованного бойфренда.
– Ага. Хорошо зарабатывает?
– монгол прислонил картинку к стене.
Я уставилась на него в полном ужасе. С улицы в мое окно не мигая смотрела Рената. За столом в профиль к нам сидел мой нарисованный пастелью любимый.
Оптимисту достаточно и постера Пэм Андерсон на стене…
Неделя прошла во сне. О том, как она началась, я старалась не думать. Я продолжала упорно не читать новостей и узнавала о событиях в мире от коллег в трех редакциях. Мы, как и раньше, много работали, приносили с собой йогурт и ходили обедать. Нам даже выдали деньги в срок. Правда очередь в банкомат была длинней и мрачней, чем обычно. На лицах было написано «получаем в последний раз».
У меня не поворачивался язык сказать: «Да бросьте вы, люди!». Как будто, чтобы заявить это, мне нужно было сначала что-то для них сделать - спасти мир, выдать наличку на год, погрузить детей на корабль и увезти на райские острова. Меня грызло чувство вины. Я смотрела на лица и чувствовала себя донельзя похабно.
– У меня к тебе предложение, - толкнула меня в бок малознакомая тетя. Я видела ее в коридорах, и мы даже здоровались, но сказать, кто это… ну, как бывает…
Я была следующей в банкомат, поэтому ответила:
– Да, давай через 10 минут, подходи в редакцию, - ждать ее, глядя на очередь, мне не хотелось.
– Ну, ты что, еще подумают.
– Никто ничего не подумает. Ладно, в курилке, - предложила я. Мне не нравятся мутные предложения. О меде из Краснодара или черной икре с Сахалина можно говорить при всех, не стесняясь. Должно быть, у этой тетки некачественная икра.
Я вышла в курилку ровно через 10 минут, как обещала. Тетя ждала меня между лестниц.
– Тут такое дело, - начала она, - моя подруга собралась открывать журнал.
Из меня вырвался свист удивления.
– Да, все понятно, - промямлила тетя, - но деньги дают, тема есть, не вечно же это будет длиться.
Я неуверенно скрючилась. Во вторую мировую тоже никто не верил. Я спросила:
– А что надо делать?
Тетя просияла.
– Им нужен главный.
– Бюджет?
– спросила я.
– Встретишься, они все расскажут, - она сунула мне в ладонь визитку, - но не парься, я ей скажу, они сами отзвонятся.
– Они? Она?
– спросила я, - их несколько?