«Возможна ли женщине мертвой хвала?..»: Воспоминания и стихи

До сих пор вопрос о комнате меня не занимал. До переезда к Борису у меня была своя комната, которой я лишилась потому, что ее пришлось отдать из-за моего долгого отсутствия. Когда я вернулась, комната была мне не нужна — сначала я была у мамы, потом мне поставили кушетку к Асе, я имела свои ящики для вещей, свои крючки в шкафу для платьев, и мне было этого довольно. Когда же по возвращении из Мурманска передо мной и Львом встал вопрос о помещении, нам обоим было все равно, где, какая комнатка, лишь бы быть вместе.

Превращение кухни в комнату состоялось без особых размышлений, просто заявили о своем желании убрать плиту, и правление дома очень скоро прислало печника, чтобы ее разобрать. Так мы очутились в нашей каютке, где всё было сделано мной самой. Теперь же, когда мне снова предстояло провести со Львом осень и зиму, я задумалась — прошел почти год с нашего знакомства, и мне казалось, что пора расширить рамки нашего быта. Все эти вопросы встали передо мной сразу же по приезде и нисколько не улучшили моего настроения.

Вечером, чтобы развлечься немного, мы пошли на «Крышу», выпить кофе и потанцевать. Первым, кого я увидела, был Х[ристиан] с хорошенькой дамой весьма знакомого вида и с толстым розовым иностранцем. Он подошёл ко мне и пригласил танцевать, не спросив Льва, чем удивил его и вызвал вопрос о причине такого поведения. Пришлось объяснить, что я дала согласие заранее и что я знаю этого человека, когда, откуда и т. д. Мне было ясно, что Марина Б. [429] , его дама, занимает его чрезвычайно; очевидно, они связаны чем-то. Любовью? Возможно. Оба они так красивы, так подходят внешне друг другу.

429

Багратион-Мухранская Марина Диодоровна (1910-е — не ранее 1993) — приятельница X. Вистендаля. Происходила из семьи Багратион-Мухранских и Трубниковых, владельцев усадьбы Трубников Бор близ Любани. Впоследствии близкая знакомая М.М. Зощенко и его соседка по так называемой писательской надстройке дома № 9 по каналу Грибоедова. Работала в регистратуре поликлиники Союза писателей СССР (ул. Ленина, 34). В1993 г. М.Д. Багратион-Мухранская посетила открывшийся музей-квартиру М.М. Зощенко на канале Грибоедова. Принимала участие в телепередаче о писателе (сообщено К.С. Кузьминым).

Я уехала домой с очень грустным чувством. Я чувствовала себя ненужной, старой, отжившей. Я завидовала этой глупенькой грузинке, которой Х[ристиан] оказывал явные знаки внимания, быть может целовал теперь с большим увлечением, чем некогда меня. Я все лето втайне еще надеялась, что застану моего друга свободным и смогу встречаться с ним иногда, так — посмотреть, поговорить, чисто по-дружески, но в первый же вечер по возвращении я оставила эту мысль. Мне было грустно, но почти не больно. Я сознавала, где мое настоящее место, на что я могу ещё рассчитывать, и кому я нужна. И то, что я нужна была Аське, Льву, казалось мне достаточным, чтобы жить. «Моя личная жизнь кончилась, если она была когда-нибудь», — думала я.

Я стала искать работу, чтобы улучшить наше хозяйство, мне предлагали разные должности и между прочим — кельнерши во вновь открывавшемся кафе при гостинице «Астория» [430] . Мне сказали, что известят, когда надо будет сказаться дирекции, ожидаемой из Москвы, и я действительно получила открытку с приглашением явиться. Это были настоящие смотрины, какая-то ярмарка невест. Стадо хорошеньких девушек загнали сначала в общую ожидальню, а оттуда вызывали по одной в кабинет директора. Там сидела целая комиссия. Каждую расспрашивали о возрасте, прежней работе, интересовались, не боится ли она предстоящих трудностей. В результате этих смотрин было забраковано большинство. Оставшиеся 10–12 были действительно лучшими. Я оказалась среди них.

430

Построенная в 1911–1912 гг. архитектором Ф.И. Лидвалем, «Астория» до 1917 г. была одной из лучших гостиниц в Европе. Здесь был зимний сад, прекрасно оборудованная кухня, ресторан, кафе, банкетные залы, а также библиотека и комфортабельные номера. «Почему она пошла работать в “Асторию”, мне она не говорила. Решила пойти — и все. С мнением окружающих она никогда не считалась», — вспоминала Е.В. Масловская (Готхард Н.Л. Об Ольге Ваксель… С. 169).

Я не относилась серьезно к возможности работать в кафе, но раз все так легко сложилось, решила попробовать. Эта работа привлекала меня только тем, что оставляла совершенно свободной голову, не будучи сама по себе слишком трудной физически [431] . Я думала, что если я могу дома по пять раз в день не только подавать, но и готовить и мыть посуду, то здесь мне придется только подавать, при этом в приятной обстановке и без забот о своем питании. Асю я устроила на пансион к соседям [432] , Лев ел на службе. Но первый же день оказался настолько тяжел и неприятен, что, придя домой ночью, я плакала навзрыд, уткнувшись в плечо Льву, и он, ради которого я это все делала, уговаривал меня бросить «Асторию». Но первый день так и остался самым тяжелым. Нас собрали в 12, только в 3 произошла последняя примерка, а открытие состоялось в 8. Перед этим нам пришлось помогать заканчивать уборку зала, носить цветы по столикам, перетирать ножи и хрусталь. Наконец, заиграла музыка, и стали появляться первые посетители. В меню стояло множество вещей, и пока ресторан не был еще открыт, в кафе можно было есть с 9 утра до 3-х ночи.

431

Об этом периоде А.А. Смольевский писал так: «Поступив работать в “Асторию”, мама меня взяла туда один-единственный раз, когда кафе еще “не вступило в строй” и в нем лихорадочно велись работы перед открытием. <…> Мама показала мне зал, отведенный под кафе, где уже были расставлены столики, сверкали люстры и устроена была эстрада для музыкантов. Я несколько раз просил маму взять меня с собой — мне хотелось послушать музыку. <…> Изредка она приносила домой куски великолепного торта с грецкими орехами и кофейным кремом или пирога с курицей… Однажды вечером, когда я уже укладывался спать, она вошла в мою детскую в своей форме кельнерши кафе — белой блузке, черной юбке с кружевным передничком. “Какая ты красивая!”” — сказал я восхищенно. — “Да, говорят…” — улыбнулась мама. — “А ты очень устаешь?” — я видел, какие тяжелые подносы с множеством тарелок таскают официантки в “Ленкублите” — писательской столовой… — “Очень устаю. Пока идешь по залу — шагом, а по коридору до кухни и обратно — уже бегом”» (коммент. А.С.).

432

О пансионе у соседей говорят и пояснения А.А. Смольевского: «Чакиры, наши соседи по лестничной площадке (черного хода), к которым мама определила меня столоваться (в свой очаг я после возвращения из Владивостока и перенесенного летом 1931 года паратифа уже больше не ходил), жаловались, что у меня слишком хороший аппетит, и что им невыгодно со мной возиться. <…> Все же такая организация моего питания длилась довольно долго. Бабушка Юлия Федоровна, имевшая как член Всероскомдрама право прикрепить еще одного члена семьи к закрытой столовой “Ленкублита” (в этом помещении на Невском, 106 теперь находится ресторан “Универсаль”), часто меня брала с собой туда обедать, да еще домой приносила в жестяных банках какое-нибудь мясное второе. У мамы же в эту столовую пропуска не было; один раз она со мной все-таки прошла мимо контролерши, сидевшей у входа, а в другой раз ее туда не пропустили, и я испытал за маму чувство глубокого унижения. <…> Унизительна была и необходимость приносить из столовой еду домой, перекладывать ее с тарелок. Но в Ленинграде снабжение было прекрасным, по сравнению с другими районами страны, где начинался уже настоящий голод» (коммент. А. С.). А.А. Смольевский помнил хозяйку квартиры — Чакир Евгению Викторовну.

Моими первыми клиентами были два немца, набравшие блинов и всякой всячины рублей на 50 и оставили на чай… двугривенный. Это было очень характерно и противно. Я сама никогда не оставляла меньше 15–20 % счета, хотя бы шла потом домой пешком. Я считала, что это безобразно заставлять человека бегать по 20 раз по всяким пустякам, а потом дать ему двадцать копеек — лучше ничего. Несколько девушек ушли в первый вечер, одна даже в первые же часы. Она вывернула блюдо с котлетами кому-то на колени, но еще в кухне. И так расстроилась, что ушла. Я не делала ошибок более крупных, чем, например, положить вилку зубцами вниз или повернуть ручку кофейной чашки влево, а не вправо. Моя большая ресторанная практика помогла мне правильно выбирать рюмки для разных вин и красиво раскладывать гарнир на тарелке.

Наше ближайшее начальство — три сумасшедших старца, как я называла их первое время, оказались очень милыми, особенно заведующий рестораном, барон В. [433] , бывший наш посланник в Испании. Это был просто очаровательный человек, в которого я просто влюбилась, как и все, впрочем, несмотря на его 70 с лишним лет. Мое скромное знание языков [434] пригодилось первое время, когда бывало довольно много иностранцев. Особенно немецкий. Немцы просиживали целые вечера за пивом, иногда за одной бутылкой. Англичане и американцы бывали, преимущественно па утрам, и не желали есть яиц месячной давности, хотя других в «Астории» не было, и быть не могло — эти яйца, брак экспортных, совершали длинное путешествие, прежде чем достигли «Астории». «Мы заткнём за пояс “Европейскую”», — хвастались директора, в действительности хвастаться было нечем, а наоборот часто приходилось краснеть, когда гости отсылали назад в кухню недостаточно горячий кофе или прокисшие сливки.

433

Врангель Николай Платонович — барон (1860-19?). Получил высшее образование, был дипломатом в Министерстве иностранных дел; с 1918 г. служил в учреждениях и промышленных организациях. В середине 1920-х годов был арестован и выслан Нижний Новгород, где с 28 марта по 27 июля 1928 г. находился под стражей. После освобождения дело прекращено. По мнению Е.В. Масловской, «очень представительный, породистый. Настоящий барин» (Готхард Н.Л. Указ. соч. С. 169). Врангели фон — баронский род датского (по другой версии шведского) происхождения, переселившийся в XII в. в Эстляндию. К концу ХIX в. в России насчитывалось около 40 самостоятельных ветвей рода.

434

При своих способностях к иностранным языкам О. Ваксель, по воспоминаниям Ю.Ф. Львовой, отказывалась учит английский, о чем пожалела, начав работать в «Астории». «Мало ли что не хотела!» — парировала она объяснения матери. — «Выдрала бы меня, и прекрасно выучилась бы!» (коммент. А.С.).

Первые дни все были заняты каждый день и буквально валились с ног, потом переменили расписание — стали ходить через день в две смены по 14–17 часов, но это было не лучше. Без привычки к такой работе, целый день на ногах в нервном напряжении, чтобы все успеть, все заметить, я так уставала, что весь свой свободный день пролеживала. О хозяйстве не могло быть и речи. Льва, если он не приходил вечером пить кофе и ждать меня, чтобы отвести домой, я не видела вовсе. Много денег и много тортов — вот все, ради чего я работала. Ежедневные обиды — мои и других, — накоплялись. Большинство кельнерш были из хороших семей, по крайней мере первое время, ни одной профессионалки, поэтому роль прислуги они так и принимали как «роль» — 5 или 6 из них снимались в кино, и это облегчало им их самочувствие.

Каждый день бывали маленькие развлечения, приходили знакомые то к одним, то к другим. У меня каждый день был кто-нибудь. Одни удивлялись, увидев меня здесь, другие приходили специально, чтобы посмотреть, как я работаю. Все эти люди вызывали самые различные чувства своим появлением. Особенно неприятно было встречать людей с кинофабрики или моих партнеров из «Европейской». Хороших знакомых, как Лелю Масловскую, приходившую с мужем [435] , или друзей Льва я приветствовала как своих спасителей, особенно если было много народа, я их сажала за свой столик и ничего не давала целый вечер, если бывала занята. Приходил Анатолий, всегда навеселе, один раз, к сожалению, без меня, он так накачался, что заснул за столом, и когда его подняли — свалился во весь рост. Рассказывали, что его несли 6 официантов и кричали: «Да здравствует Красный флот!» (Анатолий был в форме.) Его отнесли в номер к знакомым инженерам, и он пришел в себя только на следующий день.

435

Друзья и знакомые, посещавшие кафе, неоднозначно относились к работа О. Ваксель. Например, А.А. Попов, как запомнилось А.А. Смольевскому, категорически запретил жене следовать примеру подруги. «Тетя Леля рассказывала о том, как Лютик поступала на работу в гостиницу “Астория”. “Андрей Афанасьевич меня предупредил, чтобы я и не думала сделать то же самое” (маме она тогда при мне сказала: “Я бы тоже туда пошла, но боюсь, что меня не примут”); он не хотел рисковать своим положением на службе: “Ты знаешь, что со мной тогда будет?!”» (коммент. А.С.).

Была среди наших девушек пара очень неприятных, которых вскоре убрали, чтобы они не портили общего впечатления. Одна из них, еврейка, бывшая замужем за итальянцем и знавшая немного испанский и итальянский языки, была просто ужасна. Она держала в страхе всех своей наглостью и безобразными выходками. Она перехватывала заказы, заманивала от самых дверей посетителей, не смущаясь тем, что не справлялась с работой, хватала чужие подносы, чужую посуду и т. д. В довершение всего она уезжала из «Астории» с разными хахалями, каждый день с другим. С трудом и шумом удалось ее убрать. Она, видите ли, была комсомолкой и имела голос в месткоме, где чернила всех, направо и налево, лишь бы выгородить себя. Когда она всё-таки ушла с рёвом и угрозами, все вздохнули легче.