«Возможна ли женщине мертвой хвала?..»: Воспоминания и стихи

«Почти что так… Стихи моя отрада…»

Почти что так… Стихи моя отрада Последняя. Без них вся жизнь бледна… А чаша тайная не выпита до дна, И далека за прошлое награда, Так далека, что кажется порой, В немом безветрии осенней грустной ночи, Что Бог не смотрит в мир, Что быть Отцом не хочет, Что утомлен случайною игрой. Как страшно медленно очерчивал кривую Зеленый огонек, внимательный и злой… Как много лун назад такою же иглой Мне в душу впился тот, кого не назову я… Звезды смарагдовой блистательный размах В лиловом бархате проплачет и утонет… Но неподвижной ночью в жадном стоне, Как днем агатовым многоречивый Бах Своими сединами мне напомнил О том, что вечное — безвыходная боль — Совсем не здесь. О ней молчать позволь. Да, Сабаота безразличие огромней! 1918–1921

Утешенье («Не надо думать о погоде…»)

Не надо думать о погоде И говорить о ней не надо. Пускай туман, и листопада Не видно плачущей природе. Не надо говорить о смерти: Она и так всегда на страже, Она верна, но только даже И этой верности не верьте. В моих глазах весь мир расколот На тусклые седые глыбы, А радоваться мы могли бы, Не зная, что печаль и холод. Да, наше скорбное молчанье Позорным сделаться не может, Мне беспокойное дороже Усталой жизни доцветанье. 24 октября 1921

«О, все вы, все вы были правы…»

О, все вы, все вы были правы… Измучена, убита я, ослепла… Но не умолк огонь моей отравы, И уголь теплится под серой грудой пепла. В грудь бездыханную несется звон металла, И возникает воли строй железный. Пусть я всегда бессильна и устала, Мой узок путь над этой светлой бездной. И труд опять и нужен мне и сладок. Кому-то робкое мое искусство нужно. Веду я в мир печаль моих загадок Из этой яви, нежной и жемчужной, Из этой яви, где светлы и пряны Движенья душ под смех наивных песен, Откуда, болью жизни осиянный, Уходит свет в наш мир, что зол и тесен. Когда, ища пути домой, в эмали Заката розовой ловила отблеск рая, Снежинки тонкие спирали подымали И вечер стал прозрачен, умирая. И я поверила, что надо жить для смерти, Для огорчений и для жгучей боли. И все вы, все вы, чистые, поверьте, Что Бог зовет и подойти позволит. 24 ноября 1921

«Все дни одна бродила в парке…»

Все дни одна бродила в парке, Потом, портрет в старинной раме Поцеловав, я вечерами Стихи писала при огарке. Стихи о том, что осень близко, О том, что в нашей церкви древней Дракон с глазами василиска… Стихи о том, что жизни мало (Дракона победил Георгий), В неувядаемом восторге Сама себя не понимала. Жива опять одною думой, Которой навсегда согрета… Красивой бабушки с портрета Меня тревожит взор угрюмый… Смотри мне прямо в душу строже. Мне тесно стало в мире этом, Ушла бы за другим поэтом, Но мне неведенье дороже Моих падений. И ступени Моих путей зовут. Спросили: «Что лучше — смерть, бездумность или Мучительная власть кипений?» Ответила: «Ищите Бога Во всех движеньях душ безвольных. Пусть это страшно, это больно, Но без горенья жизнь убога». Смиренье мертвенной лампадой Дрожит. О, милые, не надо Топтать осеннего узора. Все дни одна бродила в поле, В молчанье дни в себя впивала… Лишь звездной ночи покрывало Мой жуткий мир принять позволил. В волнах медлительного хлеба Искрились памятные знаки И, словно розовые маки, Сочилась кровь святого неба. 25 ноября 1921

«Когда-то, мучаясь горячим обещаньем…»

Когда-то, мучаясь горячим обещаньем, Давно мне данным и живым поныне, Я путь вершила по седой пустыне, Считая дни с необъяснимым тщаньем. Когда-то, радуясь свободе обманувшей, С хвалой в звенящем медью горле, Я видела, как синь свою простерли Часы в даль будущую от минувшей, И мчалась мысль, как облако над степью, Его края желанья окрылили… И боль прошла, как запах белых лилий, Замкнула жизнь нерасторжимой цепью. О, тесен круг безвыходных мечтаний! О, душен мир, в который залетела! Незрячий дух и трепетное тело Не знают исполненья обещаний… Но если боль иссякнет, мысль увянет, Не шевельнется уголь под золою, Что делать мне с певучею стрелою, Оставшейся в уже затихшей ране? 10 декабря 1921

«Настойчивый звон, чуть слышное эхо…»

Настойчивый звон, чуть слышное эхо… Разбег безмятежный по пропасти краю… Медлительный взлет… И вот замираю Надолго, навеки ль? От смеха До слез осторожное слово не звало… О нежная, бойся! О, бойся пожара — Полуденный холод полночного жара Не сможет унять, и волнение ало. Стройнее и ближе, зарей осиянный, Чуть видимый оку, приблизившись плавно, Встаешь успокоен, счастливый и сонный, Глядишь сквозь ресницы с влюбленностью фавна. 21 декабря 1921

Последний день («И неподвижное янтарное повисло…»)

И неподвижное янтарное повисло Над водами потерянных морей Такое яркое на небе коромысло… Меня дыханьем ласковым согрей, Ведь бури гневные холмы испепелили, Залива раковина вскрытая нежна, Расцвел костер кроваво-красных лилий И выброшен дельфин с испуганного дна. Везде слежу грозовые знаменья: Наш посланный вернется ли назад? Сожгли мне лоб упорной мысли звенья, Когда весь мир отчаяньем объят… 27 декабря 1921

«Спросили меня вчера…»

Спросили меня вчера: «Ты счастлива?» — Я отвечала, Что нужно подумать сначала. (Думаю все вечера.) Сказали: «Ну, это не то»… Ответом таким недовольны. Мне было смешно и больно Немножко. Но разлито Волнение тонкое тут, В груди, не познавшей жизни. В моей несчастной отчизне Счастливыми не растут. 1916, 27 декабря 1921

«Моя любовь источником печали…»

Моя любовь источником печали Неиссякаемым становится уже. Я помню, как на солнечной меже Мы радость ясноглазую встречали. Я помню, как ромашками цвели Все дни, и лишь закатов медь Мне запрещала, запрещала сметь Стремиться к уплывающей дали. Теперь зима, и думать надоело Над вымыслом усталой головы… Но вспомни только: неба синевы Простор задумчивый в полях ромашки белой. Поля белы, но не ромашки это. Запорошило узкую межу… Везде бело, куда ни погляжу, И новь осенняя невестою одета… Дорогой, чуть намеченной, зеркала Сверканьем рассекают свод ветвей, Из облаков, жемчужин розовей, Негреющее солнце заблистало… Мне не жалеть утраченного рая, Я лжи и повторенья не хочу, Навстречу равнодушному лучу Слабеющие руки простирая. Опять хочу вернуться в снежный храм мой Откуда вышла я, разбужена тобой… И будет снова сниться голубой Вечерний свет за оснежённой рамой. 1921

«У нас есть растения и собаки…»

У нас есть растения и собаки. А детей не будет… Вот жалко. Меня пожалеет прохожий всякий, А больше всех докторша, милая Наталка. Влажной губкой вытираю пальму, У печки лежит шоколадная Зорька. А некого спрятать под пушистую тальму И не о чем плакать долго и горько. Для цветов и животных — солнце на свете, А для взрослых — желтые вечерние свечи. На дворе играют чужие дети… Их крики доносит порывистый ветер. 1921–1922

«Когда ты разлюбишь меня…»

Когда ты разлюбишь меня (А это придет, наверно), Я буду хранить суеверно Всю прелесть последнего дня. Сейчас я тебе дорог а, Потому что, сказал, — красива, Но скоро уже фальшиво (А я становлюсь строга) Твои слова зазвучат. И я запрещу — молчи же! И бисер опаловый нижет Огонь острием луча! Февраль 1922