«Возможна ли женщине мертвой хвала?..»: Воспоминания и стихи
Шрифт:
Не выходя из состояния утомления, я жила так, пока не заболела слегка гриппом, но пришлось вызвать врача «квартирной помощи» и лечь в постель. Женщина-врач оказалась чрезмерно добросовестной — держала меня две недели на бюллетене и в конце лечения дала направление в туберкулезный диспансер, которым я не воспользовалась.
Я лежала несколько дней в мрачном настроении, одна, кашляя, как собака. Потом я встала, выходила, но мой суровый врач не отпускала меня на работу. Когда же я вышла впервые — там были новые лица, взамен нескольких прежних.
Одна из девушек, появившихся в мое отсутствие, была Лида Джунковская [436] , институтка, на год меня старше, впоследствии танцовщица кордебалета Мариинского театра, карточки которой в большом количестве я нашла у Льва и которой он демонстративно начинал звонить, если мы ссорились. Я связала эти два понятия, только когда ее увидела, и поговорила с ней. Но теперь от хорошенькой Лидии Степановны осталась одна тень. Она мнила себя еще очень молодой, но все же мне трудно было смотреть на нее без жалости. Она была совершенно нервнобольна, вдобавок поминутно принималась плакать, нимало не стесняясь публики, то смеялась безудержно — типичная истеричка. Она вышла замуж за инженера, который был в это время под судом и получил 10 лет, а она 3 года условно за соучастие в растрате. Ее
436
Джунковская Лидия Степановна (род. 1909) — танцовщица кордебалета Государственного академического театра оперы и балета (Мариинского).
Потянулись дни, наполненные беготней, без мыслей, улыбок, записок, комплиментов и обидных минут. Однажды пришел Лев и Хр[истиан] с М-me Бергстр[ем] [437] , своей хозяйкой, Лев сел в одном конце, а Хр[истиан] поближе к буфету. М-me Б[ергстрем] спросила черный кофе. Х[ристиан] поздоровался со Львом за руку (я их познакомила у Лели), а мне руки не подал. Конечно, я поняла, что он сделал это для меня, нам каждый день делались замечания за то, что наши знакомые, приходя, целуют нам ручки, но все же… Мне было нестерпимо обидно. Лев заметил мое волнение, но не понял причины. Он ушёл за свой столик и оттуда сигнализировал мне, чтобы я подошла, но я не могла показать ему мое расстроенное лицо, и он так и ушел, осердившись. Я еле могла заставить себя подойти получить по счету от М-me Б[ергстрем].
437
Бергстрем — сотрудница шведского консульства в Ленинграде.
Леля Масловская дала мне щекотливое поручение к Х[ристиану]: передать ему, чтобы он перестал у них бывать — ее муж внезапно воспротивился этим посещениям [438] , длившимися все лето. А тут вдруг он категорически запретил ей его принимать [439] . Наговорил ей кучу грубостей и не объяснил причин. Х[ристиан] за Лелей не ухаживал, и, по ее и по его утверждениям, они ездили в музеи, гуляли, катались, но ничего больше. Быть может, Андрей, уполномоченный А.К.О., имевшие постоянные дела с Норвегией, не хотел, как официальное лицо, портить своих отношений с ГПУ [440] , а может быть, запоздалая ревность проснулась. Леля, как послушная жена, обещала ему послушаться, и мне было поручено сообщить об этом Х[ристиану].
438
А.А. Попов, безусловно, дорожил своей службой. «Андрей Афанасьевич много времени проводил в поездках, — вспоминал А.С. — Однажды, помню, он привез с Севера моржовый клык с тончайшими рисунками оленей, чумов, нарт с собаками. В годы карточной системы (отмененной в 1935 г.) Поповы имели возможность немного пользоваться Торгсином. <…> Андрей Афанасьевич, очевидно, часть зарплаты мог получать бонами. Детей у Андрея Афанасьевича Попова и Елены Владимировны не было. <…> Мне на склоне лет тетя Леля говорила: “Он был старше меня на девятнадцать лет, но мне он вовсе не казал старым”. <…> Незадолго до начала войны бабушка рассказала мне: “Сегодня я встретила на Невском Андрея Афанасьевича и он говорит, что Елена Владимировна с ним рассталась и ушла от него к поэту Борису Тимофееву”». На вопрос о ее первом муже Е.В. Масловская отвечала: «…В 1946 году о нем еще было слышно. Он хотел меня видеть…» — «А что он делал, чем занимался?» — «Продал Якутию японцам». (Вот, буквально, ее слова.)» (коммент. А. С.). Торгам — торговля с иностранцами. В 1931 г. для формирования золотовалютного резерва открылась сеть специализированных торговых предприятий по обслуживанию иностранцев, сокращенно Торгсин, где за валюту, золото и драгоценности можно было приобрести дефицитные товары. Упразднен в 1936 г. В письме X. Вистендалю О. Ваксель упомянула о роскошной кроличьей шубке «всего за 28 $», которую она могла демонстрировать на пушном базаре в августе 1932 г. (МА. Ф. 5. Д. 213. Л. 4 об.). Боны — один из видов денежных суррогатов, появляющихся в периоды экономических кризисов как альтернативные средства расчета. Выпускаются в качестве покупательных или платежных средств (обычно на предъявителя). «Продал Якутию японцам» — скорее всего, эвфемизм, обозначающий арест. Тимофеев-Еропкин Борис Николаевич (1899–1963) — поэт, переводчик, второй муж Е.В. Масловской. Получил юридическое образование (1923). Сотрудничал с РОСТА (1920), начал публиковать стихи. Активный сотрудник «Боевого карандаша» в блокадном Ленинграде. Писал сатирические стихи к плакатам, басни, слова песен, переводил тексты оперетт. Автор текстов популярной песни «Бублички» и романса «Эх, друг-гитара». О нем писала в своих воспоминаниях И.В. Одоевцева, в начале 1920-х годов они «жили в соседних домах на Бассейной» (ныне ул. Некрасова, коммент. А.С.). Материалы архива Б.Н. Тимофеева его вдова передала в рукописный отдел Пушкинского Дома (ИРЛИ АН).
439
Е.В. Масловская вспоминала: «Однажды я пригласила их к нам домой, но Андрей (муж) не дал им переступить порог. Вот так прямо и не пустил. А у меня после этого спросил: “У тебя есть голова на плечах?” Я по глупости не понимала, что делала. Пригласить иностранца домой — могли быть дурные последствия» (Готхард Н.Л. Указ. соч. С. 169).
440
А.А. Смольевский писал о служебном положении А.А. Попова: «Тетя Леля рассказывала мне впоследствии, что Андрей Афанасьевич иногда сопровождал на охоту С.М. Кирова. Ее брали с собой и Киров, шутя, называл ее Дианой-охотницей…Ко времени гибели Сергея Мироновича тете Леле был всего тридцать один год, она была стройна, подвижна, летом посещала теннисный корт…» (коммент. А.С.).
Я вызвала его по телефону, и мы провели с ним полчаса в каком-то гнусном кафе на Невском, после чего он проводил меня домой по грязным улицам пешком. О Леле говорили немного, он обещал выполнить нехотя ее просьбу, но порывался поговорить с Андреем. Я ему отсоветовала. Мы заключили снова дружественный союз на новых основаниях. Я могла быть спокойна, наконец, любуясь его ресницами через столик при свете низкой лампы.
В доказательство своего доверия он мне тут же показал письмо какой-то девушки и спросил совета, что ответить. Письмо, написанное довольно безграмотно и с явно шарлатанскими намерениями. Я ответила, что он найдёт более правильным по собственному чутью — я не бралась судить, не зная дела. Быть беспристрастной было бы невозможно.Я пообещала Х[ристиану] на пути к дому, что мы как-нибудь вытащим Лелю в театр или ресторан и что он еще сможет с ней встречаться. Но при первой же попытке она показала полную беспомощность перед своим мужем. Мы сговорились вчетвером идти в Этнографический театр смотреть обряд русской крестьянской свадьбы. Посмотрели, померзли в холодном театре, потом решили пойти пить кофе на «Крышу». Нет! Ни за что, — моя Леля даже не пошла домой пешком, а поехала одну остановку в трамвае, так она боялась встретить на улице кого-нибудь.
Х[ристиан] проводил ее до трамвая, дальше она не позволила, а мы со Львом поднялись на «Крышу», взяв с Х[ристиана] слово, что он придёт тоже. И тут составилась за нашим столиком странная компания: Лев, Х[ристиан], Саша Хрыпов и Анатолий, который тоже должен был быть в театре, но не смог. Я танцевала по очереди с ними и шепнула Х[ристиану]: какое это странное ощущение видеть всех зараз за одним столом. Впрочем, это со мной бывало и раньше довольно часто. Ощущение не из приятных.
Саша незадолго перед этим принес мне в «Асторию» поэму, посвященную мне, — «После смерти», и ждал ответа, я не помню, что я ему отвечала. Мне было не до него. Анатолий тут же на глазах напился, присаживаясь поминутно к столику каких-то моряков. Мы скоро ушли втроем с Х[ристианом]. Он проводил нас до Садовой и простился, выразив пожелание встречаться еще в том же составе. Анатолий писал Нат[алье] Александровне, лежавшей в это время в больнице с воспалением брюшины: «Наконец, удостоился видеть вашего X…» Так и не состоялось больше встречи в «той же компании».
Много раз я уговаривала Лелю, соблазняла её безопасностью и удобством различных комбинаций, но она каждый раз уклонялась под разными предлогами. Это было очень досадно. Единственная приятельница, которой я доверяла в полной мере, — была чрезмерно осторожна [441] .
Время приближалось к Новому году. «Астория» готовилась к грандиозной встрече, я готовилась к скромной встрече со Львом дома или в «Европейской». Я купила шампанского, фруктов, заказала торт в «Астории», припасла коньяку и лимонов для «Тодди» [442] . Но, оказалось, что под Новый год я буду занята. В первый раз в жизни я встречала Новый год не так, как хотела. Я открывала бутылки с шампанским и наливала в чужие бокалы. Правда, мои гости были очень милы, они пили за мое здоровье, но я стояла перед ними в белой блузке и кружевном передничке и ждала приказаний.
441
О. Ваксель и Е.В. Масловская были подругами детства, все годы учебы в институте сидели за одной партой. «Позднее тетя Леля стала маминой конфиденткой (зачеркнуто. — Е. Ч.), мама ей поверяла все свои тайны. “Лютик смотрела на меня свысока, как бы говоря: ты ничего не понимаешь, кретинка, кретинка! — рассказывала о маме тетя Леля. — Иногда я недоумевала, не понимала, удивлялась, почему Лютик продолжает тянуться ко мне, что она во мне находила? Ведь у нее была своя сложная жизнь, свои увлечения, свой круг знакомств”, - сказала мне как-то тетя Леля, когда мне было уже, наверное, за пятьдесят. — “Я думаю, потому, что Вам она могла довериться и потому, что вокруг Вас не было ни богемы, ни суеты, все было просто, никакой мути…” — “Да, верно… Лютик мне говорила: около тебя всегда чисто…”» (коммент. А.С.). Так же искренне семья Масловских была расположена и к сыну О. Ваксель. «Для меня она была как бы частицей мамы, и мы много с ней говорили о маме, о которой она знала, наверное, все» (коммент. А.С.).
442
Возможно, Ф.И. Платоу или Г.-Э.-Б. Ньюстрем (см. примеч. 417, 445).
Я работала до 7 утра. Было невероятное количество народа, танцевать было невозможно, в 3-х залах «Астории» творилось что-то, не поддающееся описанию. Лев, как паинька, брал ванну, когда я позвонила домой, чтобы его поздравить. А в 7 часов вечера я снова должна была быть на месте и работать до 3-х. Это меня, наконец, разозлило.
1-го был последний вечер, когда я вышла на работу [443] . Второе января 1932 года было последним днем моей фактической семейной жизни. С этого дня, вернее с этой ночи, когда я вернулась от своих московских приятелей, все полетело к черту. Слегка навеселе и в самом добродушном расположении духа я вернулась домой часов в 10 вечера. Заглянула в нашу комнату — темно и тихо. Я разделась в передней и вернулась в одной рубашке, чтобы сразу лечь спать — я наутро должна была дежурить. Навстречу поднимается Лев; я сразу поняла, что он пьян. Он выпил коньяк, бывший у нас про запас для «Тодди».
443
«Оставив работу в кафе, — вспоминал А.С., - мама подрабатывала в издательстве Akademia чтением корректур и еще в качестве манекенши (теперь говорят: “манекенщицы”, хотя… бармен — барменша, но не барменщица, кастелянша, а не кастелянщица!), продолжала в мелких ролях сниматься в кино (помню хранившийся у нас кусок негативной кинопленки, на котором снято, как она, одетая медицинской сестрой, в белом халате и в косынке открывает занавеску у постели больного)».
Слово за слово, мы договорились черт знает до чего. Он стал одеваться под градом мелких предметов, которые я в него запускала, не сходя с места. Потом вышел в переднюю надеть пальто и заявил заплетающимся языком, что уходит, совсем уходит. Меня разозлила его расплывшаяся физиономия, его пьяные слезы, весь этот вид беспозвоночного созданья. Я схватила его за галстук и швырнула к окну, он своей головой продавил стекло. Я разбила ему в кровь нос и глаз и вытолкала за дверь. Тяжело дыша и смеясь, я присела на диван и тут впервые почувствовала, что нам, в сущности, нечего вместе делать, что прожить целую жизнь нам вместе невозможно, а ждать, чтобы все шло своим порядком, т. е. все хуже и хуже — чего ради?
Лев вернулся с лестницы и заявил, что не в состоянии идти, свалился и тут же заснул. Я провозилась с ним целую ночь, его рвало, у него болела голова, я меняла ему компрессы, раздела и уложила. Через пару часов он пришел в себя и спросил, что случилось? К моему сожалению, он ничего не помнил с момента, как пошел одеваться в переднюю. Только распухший нос и громадный кровоподтёк на белке глаза говорили ему о том, что произошло. Потом он опять погрузился в беспамятство, и я сидела около него и на досуге подводила итоги нашей совместной жизни. Результатом этих размышлении было то, что я в первый раз не вышла на работу, известив по телефону, что отказываюсь от службы по личным причинам. Один из «сумасшедших старцев», с которым я говорила, выразил глубокое сожаление по этому поводу.