Возвращение

– Договорились.

И ровно чешуя змеиная в траве прошуршала. С-сговорилис-сь...

***

После трапезы мужчины ушли в горницу к боярину, сидели там, попивали хмельной мед, потихоньку. Не так, чтобы допьяна, а просто - маленькими глотками, разговеться.

– Хорошо у тебя готовят, боярин.

– Супруга у меня за хозяйством смотрит. И дочек учит, да....

– И дочки у тебя хороши, боярин. Ты же понял, что не просто так я приехал?

– Понял, Платон.

– Дочка твоя, Устинья, племяшу моему глянулась.

– Племяшу... как зовут его?
– Алексей Иванович пытался припомнить неженатых Раенских. Получалось плохо, но все равно... род богатый, род сейчас при царице, при власти - понятно же, надобно дочку замуж выдавать, когда приданого много не запросят.

– Царевич Фёдор Иоаннович.

Боярин рюмку и уронил. И челюсть отвисла... не ждал он, что так-то, да сразу.

– К... ка... а...? Ак?

Получилось что-то вроде кваканья лягушачьего, но тут Платон Митрофанович не обиделся.

– Дело молодое, Лексей. Отправились твои дочери с нянькой на ярмарку, рябины купить на варенье. Там с царевичем и столкнулись. И запала ему в сердце боярышня Устинья. Говорит, люба она ему. Жениться хочет.

Боярин Заболоцкий только икал. Тихо, но отчетливо.

Знал он, конечно, про этот случай, но не думал, что и правда все так обернется, бабы ж! Где преувеличат, где еще чего!

Ну, Устя, ну, девка... огонь!

– К Рождеству отбор назначим, а на Красную Горку и свадьбу сыграть можно будет.

– П-платон М-Митрофаныч... я эт-то...

– Надеюсь, не откажешь ты, боярин? Или иной жених есть на примете? Не сговаривал ты дочку?

Алексей Иванович так головой замотал, что по горнице ветер пошел.

– Да я... да никогда... нет никого... то есть...
– собрался постепенно. И заговорил уже более спокойно.
– Ни с кем у нас сговора пока не было. Думали мы с соседом детей поженить, ну так мысли - не бумага. Конечно, не откажу я... честь-то какая!

– А у самой Устиньи никого на примете нет? А то может, люб ей кто?

– Да я... нет у нее никого!

– А все-таки?
– дураком Платон не был. Мало ли, что отец знает? Ой, не про все ему дочери рассказывают! На то и баба, чтобы крутиться, ровно змея в вилах.

– Нет никого! Точно!

– Ты ее пригласи, боярин. Побеседуем мы с ней, а то, может, она и не захочет?

Алексей Иванович только кулак сжал, словно уже розгой примеривался. Но потом подумал, что оно и правильно.

Понятно, от такого предложения никто не откажется. Но бабы ж дуры, а девки вдвое дурее. Ежели Устька кричать начнет, будет просить ее не отдавать, али еще какую глупость выдумает, пусть лучше сейчас все это случится.

Не потом.

Так что боярин кликнул холопа и приказал позвать Устинью.

***

Устя сильно и не удивилась.

Она чего-то такого и ожидала. Сидела, Аксинью утешала, а та ревела в три ручья.

– Вот как у тебя так вышло, ладно да гладко? Почему у меня все из рук валится? А тебе хоть бы что! Как будто ты по сорок раз на дню с боярами за столом сиживала!

Устя гладила сестру по голове.

– И ты научишься, невелика та наука. Сиди, да гляди себе, лишний раз руками не двигай, молчи, пока не спросят. Вот и будешь казаться умной да ладной.

– Ыыыыы... и гречей я вся обсыпалась!

– Вот и не тянула б ее в рот, когда руки от волнения дрожат.

– Умная ты, Устька...

Устя только плечами пожала. Когда сестре охота злобиться, что она-то сделать может? Да ничего...

А тут и в дверь постучали.

– Боярышня Устинья, боярин кличет.

Устя подошла к зеркалу, посмотрелась.

Хороша, спору нет. Сарафан темно-синий, с серебряной вышивкой, рубаха белая, в косе лента синяя, на голове маленький венчик серебряный. На ногах башмачки козлиной кожи.

Коса длинная по платью бежит, стелется... Устя ее на грудь перекинула.

ХорошА?

И глаза у нее такие глубокие стали, словно море грозовое.

Теперь еще губы покусать, да за щеки пощипать, а то кровь от волнения и отхлынула. А белилами да румянами Устя и не пользовалась. Вредные они... и ни к чему.

И пошла вслед за холопом.

Даже и не удивилась, боярина Раенского увидев. Поклонилась - и встала молча. Они звали - им и говорить.

Платон Михайлович поднялся, подошел к Устинье, вокруг обошел, как мимо лошади на ярмарке.

Устя в себе воспоминания давила.

Да и не было у нее ничего особенного, такого, что с Раенским было связано. Не интересовала она его, так-то. Баба - и баба. Была б умная, боярин бы с ней поговорил. Может, и помог бы.

А с дуры какой спрос? Пусть сидит, да молится почаще.

Так слов боярин и не дождался. Устя как смотрела на батюшку, так и смотрела.

– Ох и хороша же ты, боярышня. Как яблочко наливное, так и съел бы.

Молчание.

А что тут говорить, боярин же вопросов не задавал? А что хороша... она и сама знает!

– Молчишь, Устинья Алексеевна? Ничего сказать мне не желаешь?

– Так ты ни о чем и не спрашивал, боярин Платон Митрофанович.

– Верно. А сама не догадываешься, к чему мы тебя позвали?

– А зачем девку позвать могут? Либо ругать, либо сватать.

– Ругать тебя, вроде как и незачем. А сватать есть за кого. Не догадаешься дальше-то?

– Я, Платон Митрофанович, гаданием не занимаюсь, это супротив Бога. А думать... где уж девке думать, ее дело выполнять, что батюшка прикажет.

Алексей Иванович аж выдохнул.

Умна у него, оказывается, дочка?

Платон Митрофанович снова кивнул согласно.

– Ежели батюшка тебе замуж идти прикажет?

– Такая доля девичья.

– Даже и не спросишь - за кого просватают?

– За дурного человека ни батюшка меня не отдаст, ни ты, боярин, не посватаешь.

– И наново верно. Что за дочка у тебя, боярин! Что ни слово - то золото!

– Устя у меня сокровище, - довольно кивнул боярин.
– И хороша собой, и умна, и по хозяйству может, и с людьми приветлива. Такую плохому купцу и не отдашь.