Возвращение
Шрифт:
– А дознался бы? Али нет?
– Почему б не дознался?
– Подумай, милая, когда б так случилось, что Фёдор яда откушал, да и помер в том кабаке. Могло быть?
– Могло. Я с лекарем говорила. Тот мальчишка... Михайла Ижорский, он чудом жив остался. То ли яда не так много съел, то ли быстро на него отозвался.
– То есть?
– Лекарь мне объяснил, все по-разному чувствуют. Один, поев несвежих щец, сразу в нужник побежит, второй полночи промается, а все одно плохо ему будет, третий и не почует ничего. Разве что потом животом помается чуточку,
– А Фёдор мог бы и не сразу ощутить.
– Да. А как яд бы в кровь всосался, его б ничего и не спасло.
– Надо будет наградить парня.
Марина кивнула. Фёдор ей пока был нужен. Так что...
– Допустим, Фёдор бы там и помер, в кабаке.
– Ага. Дружки б его перепугались, начали б татя искать своими силами, тут бы народ крикнул бить джерманцев - и что б началось?
Марина только поежилась.
Что такое бунт, она знала. И как бывает страшна толпа, когда на кого-то охотится - тоже.
– Жуть бы началась.
– Правильно. Столица б дней десять не успокоилась, и как тут татя сыскать?
– Никак. А что джерманцы говорят?
– Что неповинны они. Ничего, палачи дознаются.
– Так может, и правда они не повинны ни в чем?
– И такое может быть. Посмотрим. Женю я Федьку, пусть дома, с женой сидит, а не по кабакам таскается с дружками.
Марина усмехнулась, рука ее поползла вниз по мужскому телу, сомкнулась в нужном месте...
– Пусть... сидит. Главное, чтобы жена была хорошая.
– Смотрины устроим, пусть выбирает. Из правильных...
На том разговоры и закончились. И снова началось сладкое безумие, завертело-закружило... и то, с правильной женой в кабаки не тянет!
Хорошооооо...
***
– Дуняша, что это такое?
Боярин Заболоцкий письмом помахал перед супругой.
Не писал ему раньше-то царицын брат, не бывало такого. Ан - вот лежит письмо, блямба сургучная поблескивает, сломанная.
О чем боярин Захарьин написал?
Да кто ж его знает?
Евдокия и вилять не стала.
– Тут дело такое, муженек. С которого нам выгода великая может быть.
Про выгоду боярин Алексей слушать любил. Даже как баба дурой окажется... ей так от века быть дОлжно. Работа у нее такая, дурачья.
– Какое ж дело?
– Пока тебя не было, боярин, захотелось мне варенья из рябины. Послала я холопов на рынок. И дочери с ними запросились.
– Отпустила ты их?
– Они как сенные девки оделись, Дарёна с ними пошла, холопы. Не было опасности. А вот кое-что другое случилось. Дарёну я расспросила. На ярмарке вор кошелек украл, побежал, в суматохе ее толкнули... да вор-то кошелек украл не у простого человека. У царевича Федора.
– Так?
– Там-то царевич, Федор Иоаннович с нашей Устей и встретился. И вроде как глянулась она ему.
Боярин как у стола стоял - так мимо лавки и сел.
– ЧТО?!
– Так вот, батюшка. В храм он приходил, домой к нам приходил, а в храм, так каждое воскресенье ходит, на
Устю смотрит.– А она что?
– Хорошо мы ее воспитали, батюшка. Сказала, что из родительской воли не выйдет, а только и до свадьбы ни на кого смотреть не будет. Хоть там царь к ней посватайся, хоть король иноземный, а честь у девицы одна.
Боярин кое-как на полу зашевелился, на четвереньки повернулся, на ноги встал.
– Вот как... боярин Захарьин пишет мне, что хорошо я дочь воспитал, чтобы не наказывал я ее строго, умница она, да рассудительная. Всяк бы такой гордился.
– За ту вину я уж Устинью сама посекла. И при Дарёне она находилась неотлучно. А что до царевича... Когда что хорошее получится, так я каждую осень ту рябину варить буду?
Улыбка Евдокии была самую чуточку лукавой - и боярин улыбнулся ей в ответ.
Это вроде как и неправильно, но ведь получилось-то все как хорошо. Получается? Или нет?
Но коли правда то... Устинья... и царевич Федор?! Это ж...
Слов у боярина не было. А вдохновение просто так и не выразишь.
***
– Устяша, пора мне в дорогу собираться.
– Бабушка...
– Батюшка твой приехал. Сама понимаешь, не рад он мне, да и кто б обрадовался?
– Маменька рада.
– Знаю. Ты их береги. И матушку, и сестрицу. Бестолковая она у тебя...
– Аксинья хорошая. Только...
– Только глуповата, завистлива и склонна во все подряд верить. С такими друзьями и врагов не надо.
Устя промолчала.
Есть такое.
Последнее время Аксинья успокоилась, так ведь и завидовать вроде как нечему. Устя целыми днями за прабабкой хвостом ходила. Слушала, выполняла, наново переделывала.
Как же много она не знала, не умела...
Хотя и сейчас она не так, чтобы умнее стала. И бабка ее наставляла не показывать никому свои умения. Самый страшный враг любой волхвы, любого волхва - толпа. Испокон веков.
С многолюдьем не справишься, всем глаза не отведешь, не запорошишь. Одолеют.
– Ладно. За сестрой приглядывай, но сильно ей не доверяй. Не по злобе выдаст, так по глупости. А ехать мне надобно. Я в святилище ходила, с сестрами разговаривала. И - твоя правда, Устя. Война у нас.
– Война?
– Не объявленная, так от того и не легче. Все верно, вырубаются рощи, на волхвов и волхвиц охотятся, изводят нашу, исконную веру, Устя. Не знаю, как и кто, но уничтожают нас.
– Бабушка...
– А и мы не лыком шиты. Понимаешь, мы ведь поодиночке. Каждый свой кусочек картины видит, с другими не разговаривает. Вот и не задумывались. Волхва убили? И такое бывает, не любят нас. Роща сгорела? Так и молния туда ударить может. Ученика не оставили? А каждого и не выучишь. Рождаться вас меньше началось? А вот и неправда то.
– Неправда?
– Есть у меня пока предположение. Только страшное оно, недоброе. Устя, тебе пока о таком знать не надобно, ты не удержишься, а слово скажешь - тут и тебе конец придет, и всем Заболоцким. Сожгут всех, подворье солью засыплют.