Время гона

— Охо-хо, обедать, однако, пора. Щи с кислой капустой будешь есть?

— Буду. А мясо там есть? — он слегка улыбнулся.

— Стала бы я волка травой кормить! — фыркнула Прасковья Агафоновна. Давай, помоги Жанне на стол здесь, в комнате, собрать, да таблетку вон мне подай и воды принеси, запить. Расстроил ты меня, Айк, опять сердце жмёт, как в тисках.

Испуганно косясь на страшного гостя, Жанна ног под собой не чуяла, собирая на стол в комнате, около кровати Прасковьи Агафоновны. Сама с ними обедать категорически отказалась, сославшись на то, что перекусила раньше и затаилась за печью, на кровати, где раньше спала хозяйка.

Айк с аппетитом съел полную тарелку наваристых щей с большим куском мяса, от пирожков с морковью отказался: — спасибо, Прасковья Агафоновна, не дали помереть голодной смертью, а вот пирожки я не буду, не люблю. — Та хмыкнула, но настаивать не стала. Айк унёс тарелки на кухню, выпил свой чай и опять подсел к кровати женщины: — так вы поговорите с Соней? Я не знаю, что ещё нужно женщине? Чтоб муж любил, чтобы не изменял, чтобы в деньгах недостатка не было, жильё хорошее, дети здоровые… Что ещё, Прасковья Агафоновна? Что ей нужно, чего нет у меня? — он смотрел на неё выжидающе и требовательно, а в глазах плескались отчаяние, неуверенность и, кажется, чуть-чуть, самую малость, — надежда.

Она отвела взгляд от его лица, сурово сказала: — не люблю я вас, вашу породу. Хоть по обличью вы люди, а всё одно чужие, непонятные. — Он пожал плечами, усмехнувшись, но промолчал. — Да и не за что мне вас любить-то. Сначала мужа убили, теперь вот внучке жизнь изломали.

Айк нахмурился, недовольно сказал: — вашего мужа убили, так ведь и он убил многих. Сколько лет-то прошло? Больше сорока? Мы не виноваты, что уродились такими, двуликими. Может, и рады бы стать чистокровными людьми, да это от нас не зависит, так что мы принимаем всё, как есть. А Соня… я хочу, чтоб она счастлива была, поверьте. Да и мне без неё не жить. Сегодня всю ночь по дому да по саду метался, места себе не находил, всё о моей малышке думал.

— Хм, а грымза-то твоя где? Неужто одного тебя оставила?

— Марфе Петровне я велел пока не появляться, — он улыбнулся на “грымзу”, - они с Соней поссорились, когда меня не было дома. Я думаю, моя хорошая сама решит, как быть с домоправительницей. Пусть и уволит — мне всё равно, лишь бы Соня ко мне вернулась.

— А о том что нужно молодой женщине кроме мужа, детей и денег, ты бы лучше её спросил, Айк. Она ведь институт закончила, работает, мечтает о чём-то, наверно, а не только о том, чтобы в четырёх стенах запереться да света белого из-за кастрюль да грязных пелёнок не видеть. Спрашивал ты её, что она хочет?

Он хмыкнул: — спрашивал. Ей больше всего хотелось меня в тюрьму посадить.

— А, ну это-то само собой, — пожилая женщина откинулась на подушки, и мужчина видел, что она побледнела. Он поднялся: — поеду я, Прасковья Агафоновна, поправляйтесь. — Она остановила его:

— Жанну-то сейчас заберёшь или уж она завтра уедет, с мужем?

— Он улыбнулся: — уедет, когда вы поправитесь. И не вздумайте ей платить, она знает, что получит деньги, когда вы на ноги встанете.

Он повернулся и пошёл к дверям, но остановился, когда услышал тихое: — Айк, я не буду Сонюшку уговаривать, жалко мне её. А ты поезжай, в гостинице поживи, что ли, поухаживай за ней. Парень ты видный, если не будешь торопиться, авось она тебя и простит. Да про любовь чаще говори, от вас, мужиков, не дождёшься, чтобы сказали, что любят. Вроде женщины сами должны догадаться!

— Спасибо, Прасковья Агафоновна, я завтра же и поеду, только с делами с утра разберусь. — Вернувшись в комнату, он подошёл к кровати и, наклонившись, поцеловал у женщины руку.

ГЛАВА 12

Соня едва дождалась, когда автобус подрулил к автовокзалу Красноярска. По дороге она обнаружила, что в сумочке лежит мобильник, но, увы, он так и остался разряженным. У бабушки она не догадалась заглянуть в сумочку, так велико было напряжение, так быстро нужно было что-то решать. Ещё ночью Прасковья Агафоновна позвонила дочери с мужем, и Соня слышала, как плачет от радости мама и что-то торопливо говорит отец. Собственно, лишь сейчас, когда стало ясно, что побег удался, возбуждённо-лихорадочное состояние стало отступать. Она так торопилась, что едва не оставила в багажном отсеке автобуса свою дорожную сумку. Ещё немного и она звонит в дверь, не в силах тратить время на поиски в сумочке ключа.

Родители были дома, ждали её. Видать, как-то решили вопрос с работой. Мама вскрикнула и обняла Соню, плача, что-то шепча, торопливо ощупывая её и лихорадочно целуя. Папа, как-то подозрительно заморгав, отвернулся, пряча глаза и приговаривая: — Аня, Аня, успокойся пожалуйста, всё кончилось, всё прошло, наша девочка нашлась. Дай Соне войти, ты ей дверь загородила!

— Ну да, — угрюмо подумала девушка, — всё только начинается! Айк видел мой паспорт, значит, не сегодня-завтра он заявится ко мне на квартиру.

Все втроём они сидели на диване, и Соня держала родителей за руки. Она не знала, как начать свой рассказ, и родители поняли её смущение. Обняв, напоследок, дочь ещё раз, Михаил Иванович встал: — Сонюшка, ты пойди, искупайся с дороги, а мы с мамой на стол будем собирать, время-то обеденное. — Она обрадованно вскочила, побежала в свою бывшую комнату за бельём и полотенцем, с жалостью подумала, как сильно похудели, осунулись родители, а у мамы в волосах появилась ещё одна седая прядка.

За столом говорили… ни о чём. Соня видела, что родители боятся коснуться больной темы, не знают, как к этому подступиться. Она была смущена: как рассказать отцу об изнасиловании, о днях и ночах, полных жаркого, сводящего с ума секса, об обнажённом мужском теле, сильных жадных руках и языке, бесстыдно ласкающем, исследующем её сокровенные местечки. И вовсе никак она не сможет рассказать о непреходящей тоске в его глазах, когда он украдкой смотрел на неё.

Наконец — то обед закончился. Переглянувшись с женой, Михаил Иванович сказал: — ладно, девочки, мне надо бы съездить в институт, поэтому я вас ненадолго оставлю.

Как только за ним закрылась дверь, Анна Витальевна обняла дочь за плечи и, привлекая её к себе, шепнула: — давай, ласточка, расскажи мне всё. — И Соня рассказала, порой прерываясь и плача, злясь, а иногда — со смехом. Мать гладила её по волосам, и Соня чувствовала, как дрожит её рука.

— Мама, я боюсь, что я забеременела, — она всхлипнула, — я не хочу ему…щенков рожать! Тогда он точно меня к себе увезёт!

— Когда у тебя месячные-то должны быть, ты не помнишь? — материнская рука замерла у девушки на спине.

Соня всхлипнула: — два дня назад. Но, может, это просто задержка. У меня же бывает, ты знаешь. Да и вообще, тошнить же должно, вроде, а я ничего не чувствую.

Анна Витальевна вздохнула, не желая пугать дочь: — конечно, милая, тебя бы тошнило. — Про себя подумала, что Соня, наверняка, беременна. Просто слишком маленький срок, чтобы появились первые признаки. Значит, нужно решить, как избавиться от нежелательных последствий. Она с ненавистью размышляла о том, кто разрушил спокойную жизнь их семьи. Всё же нужно посоветоваться с юристами: насколько велики шансы их семьи доказать похищение и изнасилование. Хотя, как сказала Соня, этот мерзавец — вожак стаи, значит его арест обезглавит волков и что будет потом — предсказать не сможет никто. Мать с ожесточением нахмурилась: — да хоть потоп! Нужно увезти бабушку и предупредить Главу Малой Ветлуги, а там пусть люди решают сами: или уезжать, или быть готовыми отстреливать волков.

Соню клонило в сон. Теперь, когда она была дома, девушка как-то расслабилась. Пришло спокойствие и надежда, что всё будет хорошо и она сможет забыть город оборотней и их вожака. Правда, при этой мысли нахлынула лёгкая грусть. Всё же она была совершенно уверена, что никто больше не станет смотреть на неё ТАК! Она не смогла бы объяснить, что такого было в его взгляде, отчего её тело наливалось сладкой истомой, она явственно ощущала, как его любовь, обожание и ласка обволакивают всё её существо, принося уверенность, что счастье и сама его жизнь в её руках.