Время – словно капля янтаря

— Ба, там все пили. У них так принято, правила такие. Если бы я отказался, они обиделись бы, не стали со мной водиться. А они хорошие, правда. Я же не знал, что так получится! Ба, ты маме не говори, пожалуйста.

— О-хо-хо. Теперь-то уж что говорить? Не скажу.

— Ба, если хочешь, я с ними больше гулять не буду. Никогда.

— Зачем же никогда? Ты не монах, чтобы взаперти сидеть. Гуляй, раз хорошие. Только, Геня, не всё за другими повторять нужно. Чужие порядки и правила уважай, но живи по своим собственным. Которые вот тут, — она ласково погладила меня по голове. — Если у человека свой закон имеется, никто не заставит его против воли идти. Никто и ничто…

Всё же я заснул. Потому как открыл глаза — а ночи-то нет? Рассвет занимается. Солнце ещё не взошло, но небо уже посветлело, звезды погасли.

Я сел, поёжился от утренней прохлады. И удивился — тихо вокруг как! Только соловей трели выводит. Будто далеко-далеко я оказался, в том крошечном посёлке, где когда-то жила моя бабушка. На той самой скамейке… Скамейка, кстати, была точь-в-точь такая, даже цвет совпадал. А на крайней доске должно быть вырезано: «Лена + Грин =» и сердечко…

Надписи, разумеется, не было. Я встал, потянулся, разминая кости. Впереди меня ждал трудный день — первое июля. И я знал, что буду делать. Я буду беречь свою дочь. Не отчаиваться, не психовать, не падать в обморок. Буду спокойно и рассудительно выискивать новые каверзы, придумывать, как их обойти. Я смогу, я упрямый. Пусть мне для этого придётся прожить хоть сто первых июля, хоть тысячу. Да хоть миллион! Другого пути у меня нет.

Правильно бабушка говорила — чужие законы уважать нужно, а жить по своим собственным. Я так и старался всегда. А тут вдруг воздаяния захотелось, высшей справедливости. Сам себе придумал, что за хорошие дела, за великодушие дурацкое и мне помогут. Вот и отхватил по полной. Нет, не существует никакой справедливости, никаких воздаяний. Нечего рассчитывать, что где-то там что-то зачтётся. Глупости это, не зачтётся и не воздастся. По своему закону жить следует. Нужно убить — убей, украсть — кради, прелюбодействуй, ври, клянись и нарушай клятву. Лишь бы своего добиться, лишь бы сделать то, что тебе нужно…

Усмехнулся я криво эдаким рассуждениям. Вроде правильно всё, логично, а не сходится. Когда я жену и сынишку майора из огня вытащил — на душе хорошо было! Когда на Светлану злость прошла — хорошо. И когда дурочку эту, Мандрыкину, простил, тоже хорошо. Даже когда Мазур из окна выпрыгнуть успел, когда за Вороном скорая приехала, когда я монтировку из рук выпустил, так и не приложившись лейтенанту по темечку — радовался. И не из-за того вовсе, что испытание какое-то выдержал. Просто мне было хорошо, легко и свободно.

По моему собственному закону — хорошо.

Глава 18 1 июля 2001 года

В этот раз Ксюша вообще не должна была выйти из квартиры. Пусть переждёт чёрный день дома. Дома-то с ней ничего не случится! Сорвать поход в цирк я мог единственным способом — выманить себя-тогдашнего из дома. Отозвать из отпуска, так сказать.

В две тысячи первом мобильники были дорогой роскошью, ещё не вытеснили уличные таксофоны. Я позвонил с ближайшего автомата, который висел на углу соседнего дома. На что другое, а на телефонную карточку денег у меня в кошельке хватило.

— Да? — раздалось в трубке после третьего гудка. И ноги сразу стали свинцовыми, а в голове поплыла знакомая муть. Я-нынешний разговаривал с собой-тогдашним.

— Геннадий Викторович? Здравствуйте.

Фраза далась с трудом. Если бы не продумал разговор заранее, сбился бы сразу.

— Добрый день.

— Это Грушин вас беспокоит, Вадим Алексеевич, — вряд ли мой голос походил на голос заведующего роно, но это было единственное мужское имя-отчество из тех времён, какое мне удалось вспомнить.

— Да, Вадим Алексеевич, слушаю.

Я-тогдашний наживку заглотил. Поехали дальше. Главное, не сбиться, не запаниковать. Я-нынешний вытер ладонью испарину со лба.

— Вы не могли бы сейчас подъехать в облоно?

Это я тоже специально придумал. Роно находился рядом — три остановки троллейбусом, — подлог слишком быстро обнаружится. В облоно же придётся добираться через весь город. Да и там пусть-ка Грушина поищет! Ко всему прочему «облоно» звучало увесистей, рядовых учителей туда за здорово живёшь не вызывают.

— Прямо сейчас? — удивление на том конце провода.

— Да, да, сейчас.

— Вообще-то я в отпуске… И сегодня же воскресенье?

— Знаю, знаю. Но дело неотложное, Геннадий Викторович. Приезжайте, пожалуйста, поскорее.

— Вадим Алексеевич… — я-тогдашний замялся. Субординация субординацией, но всё же… — Понимаете, мы с дочкой сегодня в цирк собирались, у меня билеты на руках.

— Цирк… так сходите завтра. Или на следующих выходных. О билетах не беспокойтесь, вам поменяют, я договорюсь. Директор цирка — мой хороший знакомый, — я врал, не краснея.

На том конце провода задумались. Почти поддались.

— Да я обещал дочке…

— Геннадий Викторович, вы не будете разочарованы, когда узнаете, зачем я вас приглашаю.

А вот это истинная правда! И я-тогдашний будто почувствовал неподдельную искренность в голосе собеседника. Согласился.

— Хорошо, я сейчас приеду.

Сил у меня хватило только трубку на рычажок повесить, за карточкой руку поднять я уже не смог. И колени подкосились. Как стоял, прислонившись плечом к стене, так и сползать начал.

— Мужчина, вам плохо?

В сердце кольнуло. Опять?! Оглянулся, почти уверенный, кого там увижу.

Нет, почудилось. Стоявшая за моей спиной женщина нисколько не походила на участливую толстушку с валидолом. Я улыбнулся, покачал головой отрицательно. Но устоять на ногах всё-таки не смог, сел на асфальт.

— Может, скорую вызвать? — Женщина переминалась с ноги на ногу, нервно теребила телефонную карточку.

— Не надо. Да вы звоните, звоните.

Она взглянула на аппарат. Видно, не могла решиться — и звонить нужно, и как к телефону подойти, когда у тебя под ногами мужик непонятный сидит, на коленки пялится? Я её сомнения понимал, но помочь ничем не мог. Не было у меня силы встать. Муть из головы едва-едва выветриваться начала.

Женщина так и не подошла к телефону. Развернулась, поцокала каблучками. Звонко, отрывисто, будто каждым цоком подчёркивала своё неудовольствие. И другие прохожие тоже поглядывали в мою сторону неодобрительно. Ни один больше не подошёл и помощь не предложил.

Опомнился я, лишь, когда сообразил — а чего, спрашивается, расселся здесь? Мне же за подъездом следить нужно, Ксюшу оберегать!

Себя-тогдашнего я проворонил. Понятия не имею, куда он ушёл. То ли на остановку, то ли к гаражам, «ижачка» выгонять. Но это не важно! В центре — пробки, машиной ненамного быстрее получится, чем общественным транспортом.