Все оттенки боли

Грин вышел из машины, почти не чувствуя боли. Но сигареты не взял. После аварии курить хотелось все меньше, а жить все больше.

– Он участвовал в каждом моем расследовании. Главное – правильно направить. И он свернет горы.

– Свернул. Еще одна фамилия, еще одна жертва. Вернее, не одна, а снова целая семья. Последняя убитая – вторая в серии убийств в 1997 году в Берлине. А до нее мама, папа, его брат, дед и бабушка. Все с разницей во времени. Мы решили перепроверять и смерть от естественных причин, там, где удается добраться до документов. Порой находим невообразимое.

– Представляю, – кивнул Грин, внимательно изучая бумаги на семейство. Дед Адам Штейн, бабушка Фрида Штейн. Их два сына – Авраам и Каин. Ох уж эта любовь к библейским именам. И, наконец, Лили и Лайнел Штейн. Штейнов много. Оуэн нашел свидетельство о рождении Лили, через него вышел на родителей. И те – какой сюрприз – отметились в Спутнике-7. Доступ к базе медицинских карт местной клиники удалось сохранить с прошлого дела. Плюс за эти годы данные перевели в цифру. Так что дальше два плюс два. И, кстати, Фрида, судя по документам, умерла от инфаркта в 1967 году. Только вот с сердцем у нее проблем никогда не было.

Стук в дверь оторвал обоих от диалога и от созерцания документов. Сколько еще требуется доказательств, чтобы понять, что рыть надо в Спутнике-7?

Лиза появилась на пороге. Она была бледна и смотрела на мужа слегка испуганными глазами. Грин подобрался. Скорее, инстинктивно.

– Что-то случилось? – спросил Ник глухим голосом.

Его напряжение можно было пощупать.

– Нет, – выдохнула она, прижимая к груди какой-то конверт. – Но я хотела бы поговорить с детективом… извините, с агентом. Вместе с тобой, Ник. Может, это ничего не значит, но еще при первой встрече я почувствовала, что что-то не так. И просто не могу дальше молчать.

Грин бросил на коллегу удивленный взгляд. Тот ответил таким же ошарашенным выражением лица. Лиза закрыла за собой дверь, прошла в кабинет и опустилась в мягкое кресло напротив Грина. Ник, подавшись вперед, сел на самый край дивана. Оба мужчины смотрели на конверт в ее руках.

– Когда я увидела вас впервые, подумала, что у меня обман зрения. Ваше лицо показалось знакомым. Я понимала, что могла видеть вас по телевизору или на одном из мероприятий, но это была другая память. Я прошу прощения за то, что должна сказать. Возможно, это не имеет никакого значения и лишь плод моего воображения.

– Все в порядке, – глухим от внезапного волнения голосом произнес Грин.

Ник молчал.

– Я забыла об этом наваждении, но вчера забрала из дома коробку с отцовскими документами и фотографиями. Мой отец умер два года назад, я никак не могла собраться с силами, чтобы разобрать его вещи.

– Ее отец – Клейтон Элингтон, один из «шестерки», партнер отца и Нахмана, – негромко вставил Ник. Лиза прикрыла глаза, будто благодаря мужа за поддержку.

– Так вот. Среди вещей я нашла эту фотографию. 1967 год, Спутник-7. Посмотрите, детектив.

Дрожащей рукой она передала конверт, который Аксель принял без видимых эмоций, но с настоящей черной дырой в груди. На старом снимке была запечатлена команда людей, одетых в белые халаты. Он без труда узнал Арнольда Нахмана и с некоторым трудом молодого Эрика Туттона. Других мужчин на фото Грин не знал. Кроме одного. С правого края стоял высокий широкоплечий брюнет. Он смотрел прямо в камеру слишком знакомым взглядом. Почти такой же взгляд детектив видел каждое утро. В зеркале.

– Если верить пометке с обратной стороны фотографии, этого мужчину зовут Дэвид Гринштейн. Аксель. Я знаю, что вы выросли в детском доме Треверберга. Но только я одна вижу в этом мужчине вашего отца? Вы похожи, как близнецы.

Грин не ответил.

Глава четвертая Счастье тебе к лицу

I

1967 год

– Счастье тебе к лицу.

Дэвид с улыбкой обошел вокруг жены и коснулся изящных плеч. Габриэла, опустив скрипку и смычок, следила за мужем нежным взглядом мерцающих от удовольствия глаз. Кто бы мог подумать, что три года уйдет на то, чтобы она вспомнила, насколько любит музыку. Скрипка – ее продолжение, способ выражать свои эмоции. В какой-то момент Габи запретила себе чувствовать и говорить о чувствах, потому что они лишали почвы под ногами, мешали выживанию. Но теперь ей ничего не угрожало. И музыка стала отличным продолжением ее самой. Отличным способом общения.

Теплые руки мужа на ее теле, его дыхание в волосах. Габриэла осторожно вернула инструмент в чехол, а потом развернулась и поцеловала Дэвида с тем же щемящим душу чувством, что и в первый раз. Поцелуй затянулся, но в нем больше не было пошлости и животной страсти. Он словно заменял разговор, демонстрируя банальную и сокровенную истину: они друг для друга и друг с другом, несмотря ни на что. Каждый раз, когда сухие и теплые губы мужа касались ее кожи, Габи замирала. В самом начале первой эмоцией был бессознательный страх – долгие годы после освобождения она не выносила чужих прикосновений, замкнутая в том, что ей пришлось пережить. Но позже терпение, любовь, нежность и стабильность Дэвида помогли ей найти саму себя, раскрыть в себе женщину, еще способную любить и доверять. А после того, как он первым коснулся сложной темы отсутствия детей, как поддержал, внутри рухнули последние стены.

Они с Дэвидом прошли полное обследование, прошли курс лечения, психотерапию. Габриэла пока не ждала ребенка. Но что-то изменилось. Пару лет назад осенью она начала преподавать в местной музыкальной школе. Директор взяла ее после беседы и прослушивания, закрыв глаза на то, что высшее образование Габи получила по иному профилю – в медицине. Но она настолько тонко чувствовала музыку и детей, что сомнений не возникло. Два года Дэвид полностью содержал их семью, запрещая жене даже думать о нелюбимой работе. Но на школу согласился. Согласился после того, как Габриэла объяснила, почему это место создано для нее. Он поверил. Он всегда верил ей, а она ему.

После пережитого срыва, после слез, боли прошлого она впервые чувствовала себя действительно счастливой. И такой свободной, что от этой свободы становилось почти страшно. Но муж был рядом. Всегда рядом. Даже если возвращался за полночь, наскоро принимал душ и прижимался к ней всем телом, обнимал, притягивал к теплой груди. Это их ритуал, их семья и их жизнь, которую то и дело прорывали внешние потрясения.

Дэвида повысили, он возглавил отдел. Вместе с этим работы стало больше, ответственности тоже. Он не мог рассказывать, чем занимается, но Габриэла понимала, микробиолог в таком месте – профессия не безобидная. Какие опыты он проводил? Что изучал? Она не знала, с кем именно он контактировал. Не знала, чем жил там, под землей. Хотела ли знать? Только в те минуты, когда ей казалось, что печаль заливает синие глаза мужа.

А в остальное время ей было достаточно чувствовать, как он любит ее, несмотря ни на что. Даже такую – слабую, легкую. Она больше не спасала чужие жизни. Но впервые начала спасать свою.

– Тебе тоже идет быть счастливым, – поддела его Габриэла, ловко вырываясь из объятий. – Но сейчас ты грустный. Что-то случилось?

– Вроде бы нет. Но как-то тревожно. Я не могу рассказывать.

Стало горько, но Габриэла привычно проглотила его замкнутость, прекрасно зная, что он скован контрактом, строже которого сложно представить. Она молча пошла на кухню, чтобы поставить чайник.