Все оттенки боли

Сегодня ей хватило готовки.

– Это, наверное, хорошо? Но когда стажеров много, то и на вас нагрузка увеличивается? Или как? – спросила она.

– Временно возрастает, конечно, – легко согласился Дэвид. Кажется, сегодня ничто не могло испортить его настроения. – Они же зеленые совсем. Мелкие, я бы сказал. – Он хмыкнул. – Но толковые. К нам в отдел отдали двоих. Я уже поручил Меган ими заняться.

Меган работала с Дэвидом с первого дня. Она была старше и не вылезала из лаборатории. Габриэла познакомилась с ней на одном из приемов, устроенных Нахманом для сотрудников лаборатории. То ли чей-то день рождения отмечали, то ли закрытие проекта. Или, может, открытие. Она не помнила.

– Счастлив?

Дэвид отвел со лба мокрую темную челку и улыбнулся. В синих глазах застыли смешинки.

– Не вполне. Но теперь – да. Я дома.

Габриэла вернулась к плите, подняла крышку и вдохнула крышесносный аромат куриного филе в чесночно-сливочном соусе. Немного сыра, зелени. На гарнир рис. Странный выбор для этих мест, но ей нравилось. Она никогда не любила немецкие томатные подливки. А вот сливочный нежный вкус – да. То что нужно.

Она вздрогнула, когда руки мужа легли на ее талию.

– Боже, – прошептал он, заглядывая через плечо. – Точно счастлив. Обожаю это блюдо.

– Я хочу тебе кое-что сказать.

Она проговорила эту фразу между делом. Как будто она не важна. Как будто Габриэла не готовилась весь день к этому разговору и не боялась его как огня. Как будто это вообще не она говорила.

Дэвид уткнулся подбородком ей в плечо и обнял крепче.

– Что, без разговоров еды не будет? – с улыбкой проговорил он.

Габи не видела его лица, но прекрасно представляла свет в его глазах. Изгиб губ, когда он прячет улыбку, пытаясь строить из себя серьезного ученого.

– Боже, Дэвид, ты мокрый. Иди переоденься.

Он фыркнул, но жену отпустил. Она перевела дыхание. Есть еще несколько минут, чтобы подготовиться. И не сойти с ума от аромата привычного блюда, который теперь воспринимался по-новому.

Но она была готова к любым изменениям. Абсолютно к любым.

Габриэла выключила плиту, разложила еду по тарелкам. Ему побольше, себе совсем чуть, не вполне уверенная, что сможет нормально поесть. Впрочем, организм чувствовал себя хорошо. И она, наверное, тоже.

Дэвид вернулся, облаченный в хлопковый домашний костюм. Закатал рукава рубашки и сел за стол. Как же она любила его лицо. Это выражение глаз, когда он возвращался домой. Когда у него появлялась возможность просто поужинать дома. Отпуск перевернул их отношения. Она не представляла, что можно любить еще сильнее, быть еще ближе. Оказывается, можно. А еще можно каждый день влюбляться в собственного мужа. Снова. И снова. И снова.

– Дэвид. – Он положил вилку и посмотрел ей в глаза. – Я была в больнице.

Мужчина замер. Его лицо окаменело, во взгляде скользнула тревога. Габриэла мысленно отругала себя последними словами. Не так надо было это говорить, черт возьми! Не так! Но уже нет дороги назад, как начала, так и продолжит. Даже если случайно напугала его.

– Что случилось? – чуть хриплым от волнения голосом спросил Дэвид.

Она прикрыла глаза, машинально положив руки на живот.

– Я беременна, Дэвид, – чувствуя, как по щекам покатились слезы, прошептала она. – У нас будет ребенок. Получилось!

Уже через мгновение она оказалась у него в объятиях, а он целовал ее лицо, волосы, прижимая к себе со всей нежностью. Бережно, невесомо. А потом упал перед ней на колени и прижался лицом к ее животу. Он ничего не говорил. Ей не нужны были слова. Ему – тоже. Когда ее рука, скользнув по его волосам и виску, коснулась уголка глаз, Габриэла почувствовала теплую влагу.

Одному Богу известно, как они ждали этого ребенка.

IV Кукловод

Самое сложное решение, которое пришлось принять в ту пору, – оставить фамилию отца или нет. Так легко затеряться среди безымянных сирот, так легко сделать вид, что это вообще не ты, что ты на самом деле приехал из другого мира. Так легко солгать.

Но доступ к счетам отца, к его дому и к его знакомым стоил много. Не потому, что для меня не оставалось иного пути, скорее потому, что не хотелось тратить время на воду в ступе. Мне исполнилось шестнадцать. Понадобилось показать чудеса в учебе, чтобы раньше других отправиться в колледж. А когда лаборатория объявила конкурс на стажеров, пришлось перепрыгнуть все предыдущие достижения.

Но мне удалось.

Отцовский голос и его кровь на моем лице – все, что было нужно. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что отца больше нет, мне каждый вечер хотелось вести с ним задушевные разговоры. И они велись. Шепотом или вовсе про себя.

Оцени, отец: твоя фамилия по-прежнему на первых ступенях. Гордись, отец: я помню каждое твое наставление. И делаю все, что от меня зависит, чтобы приблизиться к цели. Знай, отец. Я помню их всех.

В детском доме нет доступа к архивам и к большому миру. Я вынужденно занимаюсь не тем. Или тем? Если мое возвращение в город столь триумфально, может быть, и стратегия выбрана верно?

Первый раз мне пришлось прятать лицо тогда, когда проходило знакомство с руководством лаборатории, распределение по отделам, краткий инструктаж. Больше десяти целей в одном помещении! Дух захватывало от объема работы, которую еще предстояло сделать. И это… вдохновляло.

Отец наставлял действовать чужими руками. Значит, нужно было научиться управлять людьми. В детском доме мне это удавалось. Но здесь не зашуганные сироты. Передо мной – светила. Звезды. Боги научного мира. И их челядь. Что ж, начинать надо с челяди. Не ощущая себя подростком, не позволяя себе расслабляться, не обращая внимания на сложности и страх, нужно всего лишь наблюдать, планировать, действовать. Идти к цели. И повторять имена.

Для первой попытки манипулировать были выбраны банальные вещи.

Кофе. Что за напиток богов? В детском доме никогда не было ничего подобного! Душу отдать за глоток!

После детского дома человек способен чувствовать лишь иссушающее одиночество. Мне так грустно. Побудешь со мной?

Единственное решение, которое может принять человек с моим прошлым, – решение двигаться вперед.

Казаться слабее, чем ты есть на самом деле. Казаться сильнее, чем ты есть на самом деле. Изображать брошенного котенка, потому что люди скорее спасут животное или младенца, чем взрослого. Пользоваться внешностью и давить, давить, давить. Сначала они носят тебе кофе. Потому отдают свой обед. А потом начинают говорить. И тут ты узнаешь, что твои цели разбегаются. Куда уехала чья-то дочь. За кого вышла замуж, от кого родила, и – почему-то здесь это не афишируется – кто где отдыхает, где встречается, кто с кем спит, кто кого любит. Мое внимание неотступно следовало за всеми, до кого удавалось дотянуться. Сладкое было время. Время расширения мира и возможностей. Время побед. Время памяти, где каждый день пробивался на полную катушку. Было странно получать удовольствие от общения с этими людьми. Но удовольствие было. Даже не так – истинное наслаждение. Нет ничего более занимательного, чем человеческий мозг. Человеческий разум.