Все равно будет май

Хворостов понимал: генерал говорит по душевной доброте, для его успокоения. Все же решил в отпуск поехать. Надо посмотреть ту землю, где сгинуло его счастье, узнать о судьбе отца, испить до дна предназначенную ему чашу.

Оформил проездные документы, уложил в вещевой мешок сухой паек, посидел, как положено, с Сергеем перед дорогой, и повез его товарный состав Берлин — Варшава — Брест, в котором возвращались на Родину первые демобилизованные воины.

…Разбитые станции и полустанки, рухнувшие водокачки, танки и самоходки, ржавеющие в кюветах, печи, торчащие на пепелищах, как символы разорения. Руины, руины…

Но уже то здесь, то там блеснет стекло в новой раме, телесной теплотой согреют взгляд свежераспиленные доски, помашут вслед поезду косынками повеселевшие девчата.

Жизнь!

Стучат колеса на стыках, ветер рвет и уносит в поле паровозный дым. Неумирающая темно-зеленая хвоя еловых веток украшает вагоны.

На станциях горят в лучах солнца лозунги, плакаты, транспаранты. И среди них — один ярче всех. Кажется, что его буквы растут, наливаются радостными красками: «Слава воинам-победителям!»

На остановках возле каждого вагона возникают короткие митинги. Женщины, девушки, подростки, вездесущие неугомонные ребятишки окружают состав. Рассматривают со знанием дела, взвешивая и оценивая, ордена, медали, значки, золотые и красные нашивки о ранениях, что густо усеяли гимнастерки недавних фронтовиков.

…Вот встречающие окружили на перроне гвардии сержанта, выбежавшего с котелком за кипятком. Гвардии сержант бравый, как гренадер: усы, чуб, почему-то на сапогах шпоры, на груди два ордена Славы, орден Отечественной войны I степени, орден Красной Звезды и четыре медали.

Окружили его бабы и девки кольцом, требуют:

— Скажи! Скажи!

Но гвардеец, видно, уже бывал в подобных переплетах, и его не смутила создавшаяся ситуация. Взобрался на какие-то ящики и, размахивая котелком, толкнул речь:

— А что сказать? Воевали вроде неплохо. Верховный Главнокомандующий на нас не обижался, неоднократно объявлял нам благодарности. Свою миссию выполнили — разгромили фашистскую Германию. Теперь возвертаемся к своим семьям, на родные фабрики, заводы, в колхозы. И клянемся: на новом, трудовом фронте множить славу советских людей-победителей, крепить мощь великой социалистической державы!

Крики «ура». Паровозный гудок. И снова трогается в путь состав, провожаемый взглядами, взмахами платков, криками:

— Счастливый путь! А мы ждем своих! Скорей бы!

Из города в Троицкое Алексей Хворостов пошел пешком. Солнце только поднялось над горизонтом, в кюветах на колючей траве поблескивала роса, было прохладно, в придорожных кустах, охваченная утренними заботами, щебетала и возилась птичья мелкота.

Шедшая сзади грузовая машина неожиданно остановилась, душераздирающе взвизгнув тормозами. Отворилась расхлябанная, неизвестно на чем держащаяся дверца, наружу высунулась нестриженая и немытая соломенная голова подростка:

— Товарищ майор, вы в Троицкое?

— В Троицкое.

— Садитесь, подвезу. По дороге.

— Спасибо, друг!

Хворостов сел в кабину. Водитель и вправду оказался совсем молоденьким, лет пятнадцати, не больше. «Рано его война за баранку посадила», — подумал Хворостов. Все у парнишки было рыже-золотистым: волосы, брови, веснушки. Только глаза светлели нетронутой, прямо девичьей голубизной.

Несмотря на юный возраст, шофер вел машину лихо, не обращая внимания на завихрения и подвохи вконец истерзанного, с начала войны не ремонтированного шоссе. Была ли такая ухарская езда в его правилах или просто хотел показать майору-фронтовику, что и они здесь, в тылу, не лаптем щи хлебают?

— Ты всегда так ездишь? — не выдержал Хворостов на одном, особенно зверском зигзаге.

— А как же! По-фронтовому, — хмыкнул водитель и не удержал улыбки, сразу превратившей его в озорного мальчугана. — Не волнуйтесь, товарищ майор. Я безаварийщик.

— Сам ты из Троицкого? — приглядывался Хворостов к водителю. Паренек мог оказаться соседским или даже родичем. Половина Троицкого — родственники.

— Нет, я транзитом, — солидно проговорил парнишка. Видно, нравилось заграничное, недавно усвоенное слово.

При въезде в Троицкое водитель, чтобы до конца услужить фронтовику, спросил:

— Вам куда?

— Спасибо, дружище. Я здесь сойду. Мне недалеко. Куришь?

— А как же! — И пояснил: — Работа такая. В сон бросает.

— Держи! — Хворостов протянул пачку сигарет.

— Трофеи наших войск и потери противника! — солидно определил парнишка. — Желаю в полном здравии встретить своих сродственников, товарищ майор, — и с места рванул задерганный, до последнего сустава расшатанный грузовичок. — Бувайте здоровы!

За войну Алексею Хворостову довелось много видеть смрадных руин, чадящих пожарищ, изувеченных садов, вытоптанных нив. Может, потому Троицкое показалось ему почти не пострадавшим, словно война и оккупация обошли его стороной, а родная изба в густоте разросшегося сада издали почудилась жилой и даже ухоженной заботливой хозяйкой. Как и раньше, цвели цветы под окнами, как и раньше, под стрехой ласточки слепили гнездо, как и раньше, чисто вымыты ступеньки крыльца.

На долю секунды Алексею подумалось: все страшное, что писала какая-то Ксюша, — выдумка, недоразумение, ошибка. Распахнется сейчас дверь, выбежит на крыльцо мать с радостным лицом, а за ней…

Алексей остановился, не в силах открыть калитку: вот когда сказались война, ранения.

На крыльцо никто не выбежал. Но Серко, старый верный друг Серко, перемахнув через плетень, с воем и визгом бросился к Алексею. Пес прыгал, стараясь лизнуть в лицо, ползал на брюхе, кружился волчком и жалобно скулил, не зная, как выразить радость: хозяин вернулся!

Онемевшей рукой Алексей погладил Серко по спине, почесал за ушами. Пес всем туловищем прижался к его сапогам, дрожал и повизгивал, словно жаловался.

Алексей открыл калитку, подошел к крыльцу и сел на первую ступеньку: в избу войти не мог. Пес лег у его ног и уставился на хозяина все понимающими глазами.

…Нет, не надо было ехать домой. Теперь все — и ступени крыльца, и два тополя под окнами, и колодезный журавель, — все, все твердит: «Помнишь?»

Серко поднял голову, насторожил уши, но сразу же успокоился, завилял лохматым хвостом: свои! К крыльцу подошла девушка, босая, в стареньком, застиранном и узеньком платьице, с косой, переброшенной через плечо. Алексей ее не знал. Но по тому, как дружески приветствовал ее Серко, понял: девушка — частая гостья в их дворе.