Вслед за тенью. Книга вторая

— Почему утомляет, если вспоминаешь о хорошем? — спросила гостья.

— Потому что их много, Вика! Воспоминаний этих. Устала я! Понимаешь, складывается впечатление, что я больше своей голове не хозяйка… — жаловалась я, словно обиженный ребенок, — Совсем не хозяйка… а так — чья-то безвольная марионетка… Я — тень себя, понимаешь. Я — тень себя прежней… — выговорилась я и замолкла. Будто сдулась, как воздушный шарик.

— Странный казус, — в повисшей тишине задумчиво проговорила Вика.

Выражение про казус, как и многое этим вечером, тоже показалось мне знакомым. Я точно слышала его раньше. Слышала очень давно. Только вот никак не могла припомнить, от кого, где и когда именно. Отбросив напрасные потуги воскресить всё это в памяти, я вернулась к своим стенаниям — и снова понеслось:

— Это не просто странно! — самозабвенно «вещала» я, — Иногда это пугает… И даже заставляет усомниться в собственной нормальности… Понимаешь, любая мелочь может спровоцировать видения! Лю-ба-я! — произнесла я по слогам, невольно повысив голос. — Что-то в одежде прохожего, если я на улице. Или в универе, или… Или просто смотрю из окна этой комнаты и банально замечаю чей-то цвет волос, похожий на мамин… Или на папин… Чаще почему-то — на папин… Или слышу чей-то голос со знакомыми нотками, или вижу знакомую походку… Или… да хоть вот чашка!

— Чашка? — хором переспросили обе слушательницы моих стенаний.

— Да! — в сердцах воскликнула я, — Та — белая! Из которой я только что пила чай! Я даже поставила ее, как на рейде!

— На рейде? — сконфуженно переспросила Марья.

— На рейде, — кивнув, подтвердила я, — Это когда ручки у чашки смотрят в одну сторону. Хоть и стоят они друг напротив дру…

— Кать, ну ты чего несёшь-то? — подавленно спросила Маша, — Давай ещё чайку выпьем, а?

— Не хочу! — заявила я. Сказала — как отрезала. И не менее жестко добавила: — Я должна сказать! Не перебивай меня! Пожалуйста!

О том, что перешла чуть ли не на крик, я заметила, лишь ощутив, насколько напряглись связки. И тут же остро почувствовала себя оратором, вещающим пред огромной аудиторией. Вернее, горе—оратором с вышедшем вдруг из строя микрофоном… Но ни Вика, ни Марья больше меня не останавливали. Марья, видимо, — от удивления, а Виктория — от дикой заинтересованности в том, о чем я говорила, и явного желания вытянуть из меня всё до последней капли.

«Учись считывать настрой собеседника! Это должно стать твоей привычкой!» — с детства повелевал мне дедушка в своей обычной менторской манере.

И я считала. На автомате. Гостья с огромным, очень натуральным интересом внимала каждому моему слову и демонстрировала свою полную поддержку, словно поставила цель заслужить мое расположение. Это было заметно и в сострадательном, но порой не в меру остром взгляде глаз цвета оливы, казалось, подмечавшим любой нюанс в моем настрое; улавливалось и в манере чуть приблизить ко мне лицо, изобразив на нем полное доверие, стоило мне только начать говорить. Возможно, всё это и пробудило во мне странную уверенность в том, что только Виктория и сможет помочь мне избавиться от навязчивой «болезни», нежданно—негаданно свалившейся на голову.

И всё же, на задворках сознания, затуманенного то ли дикой усталостью, то ли общением со странной гостьей и ее неусыпным вниманием к мой персоне, стоп—сигналом порой подсвечивалась мысль о том, что желание развидеть в Виктории панацею от всех моих бед — очень опрометчиво: панацея эта может оказаться не более, чем иллюзией. А спонтанное участие гостьи в моей жизни этим вечером — мастерски разыгрываемым спектаклем для одного зрителя — то есть для меня.

Проснулась подозрительность, всегда служившая некой защитной реакцией перед влиянием малознакомых мне людей. Проснулась и стала набирать обороты. Мне вдруг почудилось, что помощь Виктории — не более, чем мираж, который мне, то ли от безысходности, то ли от чего-то ещё вдруг захотелось принять за явь. В течение всего вечера гостья как губка впитывала все что я говорила, заботливо задавала наводящие вопросы, но не была со мной на равных, а стояла как бы надо мной.

«И совсем не давала советов, — мысленно проворчала я, но тут же, уточнила справедливости ради: — Хотя дала, но всего один: не ходить завтра в клуб. Дала то дала, но ведь совсем же не настаивала на этой своей рекомендации, — мысленно брюзжала я, — будто ей всё равно, что со мной может там случиться. А почему ей не должно быть всё равно, Катя, если она посторонний тебе человек! — мысленно воскликнула я, — Почему посторонний? А как же мои воспоминания в ее присутствии? Странный дом… Песок этот… Черный монстр в песке?.. Чашка на рейде? Странный урок о логике? — безмолвно спорила я с собой. — Всё дело в ее взгляде. Я подпала под его магнетизм, — видимо, встрепенулся мой, дремавший весь вечер здравый смысл, — Что-то похожее со мной не так давно уже случалось», — словно в вязком тумане копошились мои беспокойные мысли.

Но стоило снова поймать на себе взгляд оливковых глаз, как подозрительность моя уступила место странной доверчивости. И я продолжила «ораторствовать»: зачем-то в подробностях поведала о том, как мы с мамой в последний раз вместе шли в школу по зеленому тоннелю и встретили странного старца; рассказала про смутно знакомый дом в тайге и про бабушку с дедушкой, которые там жили и с которыми я ещё в детстве потеряла связь; выдала всё про видения о родителях, по большей части обрывочных; отчиталась о своем седьмом дне рождения, на котором так и не появился папа, отчего-то упомянула о том, что ищу его и Орлов не горит желанием мне в этом помочь; пожаловалась, что тот вообще пропал из поля моего зрения и что меня это очень обидело. Зачем я о нем упомянула — было совсем необъяснимо, ведь Виктория вряд ли была с ним знакома. Видимо, захватила «паровозиком». Слова сыпались из меня словно из рога изобилия. Меня было не остановить: будто плотину прорвало.

Но стоило упомянуть о нежданной встрече с Каменнолицым в сквере, после которой и начался весь этот Армагеддон с воспоминаниями, я тут же лишилась дара речи! В горле вдруг возник странный ком. Огромный — просто необъятный — и твердый, как скала, он не только не дал мне возможности произнести больше ни слова, но и вздохнуть полной грудью стало просто непосильной задачей. Я молча смотрела на Викторию и беззвучно открывала рот, как рыба, выброшенная на берег.

Вика была явно удивлена такой реакцией. И не просто удивлена — скорее шокирована моим состоянием. Возникшая немота и реакция гостьи зародили во мне страх. Он слабо царапнул в груди. Потом еще и еще раз. Я на мгновение сжала губы и прикрыла глаза. Приложила ладонь к груди, сначала чуть надавила, потом слегка потерла — и стало легче.

— Я справлюсь, — чуть слышно прошептала я и снова взглянула на Викторию.

В глазах ее, вперемешку с теплотой и сочувствием, я вдруг заметила нечто еще… Это нечто насторожило. Меня всегда настораживал любой сбой в настрое собеседника, особенно, если я не могла объяснить его логически. А в данном случае — не могла, как ни старалась. Может, потому, что все больше растворялась в вязкой цепкости ее взгляда: настойчивого, требовательного, проникающего в самую душу. И вдруг меня озарило!

«Всё то же самое, разве нет?!» — поразилась я собственной догадке.

Взгляд Виктории и даже манера вести себя: иногда — напористо, иногда — с долей неприступности или высокомерия — напомнили мне схожее поведение и интерес такой же степени навязчивости. С его обладателем я столкнулась в сквере, в прошлую пятницу, а сегодня — в кафе! Этого человека сейчас не было рядом, и все же я странным образом вдруг ощутила флёр его навязчивого присутствия. Знакомый уже фон с неприятным, холодным, будто металлическим привкусом. Словно рядом со мной сейчас находился невидимый проводник «рентгеновской» сущности того человека: темной сущности Каменнолицего…