Встречи на Сретенке

Володька пошел в "купе", как называл он свою комнатку при кухне. Лег на кушетку с тяжелым ощущением непоправимости. Ему вспомнилась Майкина усмешка, когда она сказала: "... ну чего я от тебя могла ждать..." А наверно, ждала, иначе зачем было приходить? Ждала хотя бы каких-то серьезных мужских слов, а не маловразумительного бормотания.

На утро следующего дня он позвонил ей - как чувствует себя?

– Ничего, но на работу не пошла.

– Я приду к тебе, - с полувопросом сказал он.

Она долго не отвечала.

– Если очень хочешь.

– Хочу, - быстро ответил он.

Майя открыла ему дверь сама, но была очень бледна и, впустив его, сразу легла на диван, укрывшись пледом.

– Я очень виноват, Майя...
– горячо начал Володька.

– Не надо, - тихо сказала она, устало махнув рукой.
– Не надо...

О чем говорить дальше, Володька не знал. Он пришел просить прощения, каяться, но она этого не желала слушать.

– Володя, смени воду в грелке, - она вынула из-под пледа грелку и подала ему.
– Холодную надо.

– Я сейчас, - обрадовался он и бросился на кухню.
– Вот, холодная-прехолодная.

– Спасибо... Может, ты и чайник на плитку поставишь?
– слабо улыбнулась она.

– Конечно. Что еще надо?
– Он был рад заняться каким-то делом.
– Может, за хлебом сходить? Я мигом.

– Все есть, Володя. Заваришь чай, и будем завтракать.
– Она вдруг поморщилась.

– Болит?
– участливо спросил он, ощутив опять укол вины.

– Немного... Хорошо, что врач знакомая, бюллетень дала. Отлежусь три дня. Лишь бы осложнений не было.

– А могут быть?
– встревоженно спросил он.

– Не знаю... Я же в первый раз...

Затем они стали пить чай. Володька подал чашку и тарелку с хлебом и колбасой Майе в постель. Ей, видимо, были приятны его ухаживания, хотя делал он все довольно неумело, нескладно.

– Это ты здесь сделала?
– спросил он с трудом.

– Нет... Еле до дома доплелась. Мать, наверно, догадалась, но ничего не спросила. У нас с ней такие отношения - каждый сам по себе. Как и с Олегом, кстати, - грустно добавила она.

– Ты его не любишь?

– Глупенький... Если бы любила, ничего бы у нас с тобой не было. Неужели не понимаешь?

– Тогда, Майя... тогда...
– Володька запнулся.

– Что тогда? Ты делаешь мне предложение? Так я поняла?

– Так!
– отрубил Володька решительно.

– Чтобы искупить свою вину?
– Она улыбнулась.

– Не только...
– Он хотел продолжать, но она остановила его:

– Не говори больше ничего. Не надо, - и легонько потрепала его по щеке. Все остается по-прежнему... Ох, какой идиотский вид у тебя был вчера.
– Она тихонько рассмеялась.

– Я серьезно, Майя...

– Признайся, милый, отлегло от души? Не смущайся, я понимаю... Ты иди, Володя... Знаю, как не любят мужчины сидеть у больных.

– Почему не любят?

– Уж не знаю.
– Она чуть улыбнулась, но тут же лицо дернулось от боли. Уходи, Володька, - повторила она немного раздраженно.

– Я буду звонить и заходить, - пообещал он.

– Спасибо, - совсем тихо сказала Майя и отвернулась.

* * *

Гошку, конечно, признали вменяемым, несмотря на то, что Володька, проштудировав курс психиатрии и вычитав там о патологическом опьянении, советовал Гошке напирать, что выпил всего сто пятьдесят и после этого потерял память. Но забыли они оба, что в своих показаниях милиции говорил Гошка совсем другое и речь шла о бутылке... Но Гошка не волновался. Он не один раз угощал "пострадавших", и те обещали показывать на суде, что мата не было.

За несколько дней до суда зашел Володька к Рае, принес ей десяток пирожных из коммерческого. Она смущенно благодарила, говоря "зачем это", но поглядывала на пирожные с умилением, признавшись, что не ела их с довоенного времени. Сказала, что красивая рыжая женщина-судья - ее однокурсница, что она, вспомнив дело, объяснила: учитывая фронтовое прошлое подсудимого, можно применить условное наказание, хотя таковое к 74-й применяется редко, в исключительных случаях. Володька успокоился сам, успокоил Надюху, ну а Гошку нечего было успокаивать, тот был уверен, что выкрутится.

Но все повернулось по-другому... Видать, судебная экспертиза написала в своем заключении, что Гоша пытался симулировать патологическое опьянение, а судью возмутили измененные показания "пострадавших", она поняла, разумеется, что обработал их Гоша. Пригрозила возбудить дело о лжесвитедельстве, и те, струхнув, начали мяться, нести что-то несусветное: забыли, не помним, сами пьяные были и тому подобное. Красивая судья все хмурила и хмурила брови, и в результате короткого совещания с заседателями приговор! Год лишения свободы!

Надюха вскрикнула. У Володьки упало сердце, а к скамье подсудимых уже подходили два милиционера, чтобы взять Гошку под стражу.

– Ну вот, - сказала Надюха, когда вышли они из здания судя.
– Доигрался Гошка. Теперь в Москве не пропишут, опять я одна буду.

– Погоди, Надюха, надо адвоката взять на пересмотр дела в горсуде, сказал Володька.

– Возьму, конечно, да вряд ли что выйдет... Вообще-то устала я от него. Пока, Володька, - подала холодную, вялую руку.

Черт возьми, как нелепо все получилось, думал Володька, и неожиданно, главное. Гошка, конечно, в лагере не пропадет, но Москвы ему не видать. Проходя Селиверстов переулок, он машинально завернул к бару - размочить горе, выпить кружку пивка. Народу было полно. Сильно хмельной инвалид с аккордеоном безбожно перевирал мотив "Землянки", но ему все же подпевали, путая слова... За столиком в углу шумели. Приглядевшись, Володька увидел Вовку Деева, какую-то девицу и Левку Тальянцева - это они громыхали разговором.

– Засранец ты!
– со смаком выкрикивал Деев любимое свое словцо.
– Думаешь, майора схватил - умнее других стал. Врешь! Ты же троечником в школе был. Меня же к тебе Зинаида прикрепила, чтоб я поднатаскал по математике. Не помнишь? А сейчас нос кверху, орденами похваляешься. Знаю я, как "звездочки" хватают!

– Очнись! Ты что сказал?! И кому? Мне?!
– оборвал его Тальянцев, побледнев.
– За такое и врезать можно.

– Попробуй! Меня теперь можно! Мне на одной ноге не устоять.

– Думай, что говоришь!

– Я думаю! Кстати, мне есть чем думать-то. Я в архитектурный с первого захода поступил. Канаев срезался, а я поступил. Понял?

– Теперь ты хвастаешься, - примирительно сказал Тальянцев.
– Хватит лаяться, дружили же в школе.

– Ладно, - успокоился и Деев.
– Знаешь, почему я завелся? Вот из-за такого же майора, который выслуживался, меня и долбануло. Послал, гад, в безнадежное дело. Ты хоть ранен-то был?

– Контузия сильная была.

– А меня пулькой разрывной! Чуешь разницу?