Всячина

– Да, свободно, - ответил я и почему-то добавил.
– Проше пана.

– Благодарю, - он сел напротив, аккуратно и привычно раздвинув руками полы длинного пиджака.

Или не пиджак это, а какой-нибудь кафтан, что ли? Хотя, какая разница, в конце концов, как называется их местная одежда? Тем более - в последний день.

Тут же материализовался, как из воздуха, юркий смуглый мальчишка в длинном фартуке, поставил перед ним толстостенную яркую в утреннем свете белую кружку с ароматным черным кофе. Под левую руку выложил корзинку со свежими круассанами, наполнившими воздух вкусным запахом горячего печива. И сразу исчез - как и не было его только что.

– Йорк, - опять вежливый кивок в мою сторону.

– Иван. То есть, Айвэн, если по-местному.

Йорк взял круассан, макнул его на мгновение в горячий кофе, аккуратно переправил в рот намокший конец. Прожевал, проглотил, запил, кивнул удовлетворенно. Видно, вкусный кофе. Я-то пил, хоть и с самого утра, пиво. Потому что пиво у них всегда вкусное. А еще, потому что это у них тут утро, и уже вставать пора, и на работу надо кое-кому, а у меня как раз время отдыха наступало. Вот и ужинал за завтраком.

– И как вам здесь у нас, Айвэн?
– он снова макнул, снова откусил.

Ну, прямо, парижанин какой-то на Елисейских полях ранним весенним утром.

– У вас тут хорошо. Тихо у вас.

– Это - да. Тишина и покой. Бывал я в ваших землях. Очень, знаете, шумно, непривычно. Эти ваши дымогарные машины... Почему вы перестали использовать животных? От них все же гораздо меньше шума, они не такие опасные, да и металла столько не надо.

– Они медленнее, - возразил я, но тут вспомнил, что первые эксперименты и первые машины на основе тех экспериментов как раз были медленнее лошади. Гораздо медленнее.

– Вот-вот, вспомнили, да? То есть, кому-то было надо, чтобы вместо животных - железные вонючие и шумные машины. Жесткие. Опасные. Вот просто подумайте: мы тут с вами сидим и спокойно разговариваем. На улице - разговариваем. И аромат - чувствуете? Это вон, в садах, все цветет. Весна. Никто не мешает, не заглушает ни разговора нашего, ни этого прекрасного аромата. Это ведь не запах - именно аромат. Понимаете разницу, чувствуете? А у вас? Ну, сами подумайте...

Я подумал. Тем более, что мясо, которое мне поджарили слегка, с соком и кровью, уже заканчивалось, а в кружке еще было пиво. И торопиться мне сегодня было уже совсем некуда - жил я здесь же, на втором этаже.

– Ну, я же и говорю, что тихо у вас тут, хорошо, то есть.

– Да, тихо.

Он уже смотрел на самое дно своей кружки. Вообще-то мне казалось всегда, что кофе пьют чашками. Тонкими такими, прозрачными, фарфоровыми, которые страшно взять в руки - вдруг раздавишь.

Йорк вдруг поднял голову:

– Это вас просто учили неправильно. Тонкие чашки - они же совсем невкусные, понимаете? А когда кружка толстая, с круглым краем, то мало того, что кофе вкусен, так еще и ощущение, что ты его целуешь...

– Вы - маг?

Он, что - читает мысли?

– Можно, по-вашему, и так сказать, наверное, хотя... Нет, скорее, не маг я. Я тот, кто за этими самыми магами смотрит. Ну, как вот у вас за порядком - как это...

– Полиция?

– Нет-нет, - он поморщил лоб, вспоминая слово.
– Шериф! Вот похожее, наверное.

– И звезда у вас есть?
– мне становилось уже немного смешно, потому что уж очень все было не настоящее, по-киношному как-то.

– А как же шерифу - без звезды?

Йорк покопался в карманах и вытащил большую серебряную звезду с семью хитро изломанными лучами в разные стороны.

– Вот, всегда со мной на всякий случай.

А теперь он должен перейти к цели своего подхода. Попытка вербовки, и все такое... Знакомо и даже немного скучно.

– Что вы, что вы! Какая тут может быть вербовка? Просто мне показалось, что вам не все у нас нравится. Вы и в день приезда были чем-то недовольны. И когда выезжали на исторические места, к памятникам - тоже... Что-то не так? Вы только скажите, а уж я или устраню, или помогу вам чем-нибудь.

Что ему сказать? Ну, хотя бы так:

– Скажите, а зачем тут вы все время обезьянничаете? Зачем копируете у нас наносное, внешнее, самое для вас ненужное?

– В каком смысле?
– он даже откинулся в удивлении на спинку жалобно скрипнувшего стула - килограммов сто двадцать в мужике, не меньше.

– Вот эти веревки и канаты, что натянуты по всем улицам - зачем это? Ведь нет у вас здесь никакого электричества, нет! И проводов никаких вам поэтому не надо! Но тянете везде эту паутину, портите весь вид. Знаете, как потом трудно фотохудожникам эти ваши "провода", эту настоящую сеть с фотоснимков стирать? В чем смысл? Вон, поглядите, поглядите, - тряс я пальцем, указывая на плотную завесу веревок и канатов над нами.
– Вы думаете, так вы ближе к настоящей цивилизации? Да это же смешно просто!

"Шериф" Йорк даже не повернул голову, не приподнял брови, чтобы проследить, куда я указываю.

– Скажите, Айвэн, а кто вам сказал, что вы, все вы там, - впереди планеты всей? Откуда эта странная мысль, что это мы с вас срисовываем, копируем, "обезьянничаем" всяко?
– он поморщился, показывая, как относится к этому "всякому".
– Мы все же и постарше вас будем... Не годами даже - веками. Как бы не наоборот все было, а? Или вы, как фотограф, не видите этих проводов в своих городах? И вам там они не мешают фотографировать и творить свои фотошедевры?

– Да, у нас полно этих проводов. Но - вынужденно. Понимаете, вынужденно! Ток идет по проводам. У нас везде - электричество. Даже простое уличное освещение - электричество. И никакой магии. Вот и вынуждены мы тащить провода от дома к дому, от столба к столбу.

– Ну, предположим, предположим. Итак, у вас - вынужденно. А у нас - просто так? Для красоты, мол, и для цивилизованного вида? Вы это хотите сказать?

– Примерно так, - я допил свое пиво двумя глотками и уже собирался уходить.

– Погодите. Я вам объясню, к чему у нас эти "провода". Или, как вы правильно заметили, "сеть". Посмотрите внимательно, как тянутся эти сети. Где они находятся, и что это означает. Видите, перекрывается весь центр улиц. С одной стороны, вам, как настоящему фотографу, это мешает фотографировать дома, что напротив. Но с другой стороны... Как вы думаете, птицам разным. Ну, там воробьям, голубям - могут помешать наши так называемые "провода"?
– он так еще специально голосом выделял эти "провода", что становилось ясным, как ему не нравятся мои слова.