Вторая жизнь Дмитрия Панина

Панин вспомнил кошку, мурлыканье, похожее на звуки включенного мотора, мягкую шерстку, и то, как она проводила его до ограды больницы, потом залезла на бетонную плиту, и следила оттуда за ним, пока он не сел в машину.

– А что, - сказал он.
– Возьму. Только я на пятом этаже живу, а она на вольнице привыкла.

– Ну, будешь её выводить гулять. А вообще-то, она кошка умная, этаж, может и не найдет, а вот подъезд точно найдет, я знаю, у наших соседей кошка, они правда всего лишь на втором живут, так она после прогулки сидит у порога их квартиры. Ждет, когда ей откроют, ещё и мяучит, если кто идет мимо, просит позвонить. Так что, берешь?

– Надо за ней зайти в стационар?

– Да нет, она у меня здесь, в соседней комнате. Уже два дня живет, пока хозяин кабинета в отпуске. Я бы взял её себе, да жена против. А ты свободный человек.

– Да, - усмехнувшись, сказал Дима, - я совершенно немыслимо свободный человек, сумасшедший без семьи и нормальной работы. Мне в самый раз черная подружка, тащи её сюда.

Кошка тихо сидела в сумке с молнией, только голова торчала наружу, но когда Дима прижал к себе сумку, то почувствовал, что животное дрожит мелкой дрожью.

Он тихонько гладил её по голове, чесал за ухом, и постепенно кошка успокоилась, закрыла глаза, но мурлыкать не стала. В электричке кошка сидела тихо до той поры, пока до них не добрался певец и не начал фальшиво под баян выводить "степь да степь кругом". Кошка испугалась, стала вырываться из сумки, громко мяукать, и царапаться передней лапкой, которую ей удалось высвободить.

Диме отдал певцу 10 рублей, лишь бы тот перешел петь в другой вагон.

– Животное напугал, - сказал он.

– Ниче твоя кошка в искусстве не понимает, - обиделся бродячий музыкант, но ушел, прихватив десятку.

3

Дима вошел за директором боком, забыв закрыть за собой дверь, и сразу напрягся, попав под взгляды подростков.

Школьники шумно встали, переглядывались, Светлана Александровна, постучала указкой по столу, требуя тишины, и представала Панина.

– Все расслышали?
– спросила она.
– Дмитрий Степанович Панин, - ваш новый учитель по алгебре.

Она хотела добавить, что он человек в педагогике новый, и попросить детей вести себя потише, но передумала и вместо этого окликнула ученика с предпоследней парты:

– Громов, - сказала она, - новый учитель не за тобой находится, он у стола стоит.

Класс дружно засмеялся, Громов снисходительно улыбнулся, а хорошенькая девчушка, сидящая за ним, пошла красными пятнами.

Ее смущение, как ни странно, придало Диме мужества. Он тоже заулыбался, дав этим понять, что понял шутку, и Светлана Александровна, решив, что создала благоприятную обстановку, на прощание шепнула, отвернув лицо от класса:

– Не тушуйтесь! Всё будет хорошо.

Хотя если быть честной, она совсем не уверена была, что Дима справится.

Тем более она сомневалась, что знала о его болезни.

Дима взял мел и подошел к классной доске.

– В этой четверти, - сказал он, - мы коснемся основ математического анализа.

Он запнулся, повернулся к классу - стриженая девушка со второй парты подняла руку. Он кивнул ей, она встала и спросила:

– А вы не будете знакомиться с классом? Читать наши фамилии и чтобы мы вставали?

Дима посмотрел в окно, подумал. Класс ждал.

– Нет, я потом, при опросе, буду вас запоминать, - сказал Дима.
– Сразу уж и фамилию и кто что знает.

Кое-кто из учеников заулыбался: ответ понравился.

Дима не писал никаких конспектов, он хорошо помнил материал, достаточно было ему лишь просмотреть программу.

Он написал на доске:

Исследование функций на экстремум.

1) область определения функции.

И пошло, пошло, пошло.

Он говорил об интервале и отрезке и бесконечности числовой оси, о необходимости и достаточности существования экстремума, рисовал графики функций и писал их аналитические выражения.

Дима увлекся, старался изложить как можно доступнее сложный материал, и уже не смотрел на учеников.

Наконец сделал паузу и оглянулся, тишина за спиной показалась ему напряженной.

Все глаза были устремлены на него, слушали очень внимательно, а кое-кто быстро записывал.

– Я, кажется, слегка ушел в сторону, - сказал Дима.
– Дал шире, чем следует по программе.

– Много не мало, - высказался толстый мальчик, сидящий на третьей парте в среднем ряду.

Дима кинул, повернулся к доске, и продолжил.

Звонок застал его на середине фразы.

– В следующий раз буду спрашивать определения, - сказал он.
– И порешаем задачки.

Он взял журнал и вышел из класса, а ученики остались. Дима знал, что в ближайшие минуты он будет предметом обсуждения, и радовался, что не будет этого слышать.

Когда он зашел в учительскую, там было уже полно народу.

– Ну как?
– спросила его завуч.
– Удачный дебют?

– Слушали внимательно, - ответил Дима.
– Но я не всё успел рассказать.

– Это случается и с опытными педагогами, - ободряющее заметила завуч.
– Я подходила к вашей двери, у меня как раз окно было, в классе была рабочая тишина.

Она улыбнулась и похлопала его по плечу.

– Ничего, привыкнут, ещё и полюбят. Будут звать Димычем.

Но она ошиблась: уже через два месяца вся школа звала его Степанычем.

Зародилось прозвище в классных комнатах и коридорах, а потом как-то незаметно проникло и в учительскую, и молодого ещё Диму все стали звать сокращенно по отчеству, и Дима думал: отец был преподаватель Степан Иванович, а я вот стал Степаныч.

Высокий авторитет он завоевал сразу и навсегда.

По любому несогласию или затруднению с задачкой звучало:

А Степаныч так сказал, спросим у Степаныча, спорим, что тут даже Степаныч задумается.

И Степаныч задумывался, и решал, и иногда минут двадцать сидел, уставившись в потолок, над особо каверзной задачкой, подсунутой ему из учебника Моденова для поступающих на мехмат МГУ, и никто не шумел, все сидели тихо, ждали, иногда вдруг кто-то подскакивал и говорил:

– А если так... и предлагал решение. И Дима слушал, и, обладая способностью мгновенно схватывать чужую мысль, или отвергал, объясняя, что никак это не пройдет, или развивал дальше, и вот уже все были причастны к тяжкому труду решения задачи.