Вторая жизнь Дмитрия Панина

Зашел в комнату, а она холодная.

Андрей достал сигареты, торопливо прикурил, затянулся, выпустил дым наверх.

– Да, - Дима, кивнул, понимаю, - после стольких лет остаться одному...

– Да ведь если б не я, если не мотал бы я нервы со своим пьянством, она бы жила и жила, а то у меня запои два-три раза в год были, а у нее гипертония. Нельзя было ей такие стрессы. Вот сын мне и сказал: " Всё из-за тебя, отец. Из-за того, что водку ты любишь больше, чем нас".

Кузьмичев ещё раз затянулся, и смял окурок о гранитную стену здания.

– Вот так. И ты, Дима, поверишь, с той поры мне как отрубило, водка эта стала такой ненавистной, я даже на поминках чуть пригубил. Получается, Галя всю свою жизнь боролась с моим пьянством, а победила его только тогда, когда умерла.

Диме стала страшно за Кузьмичева, который жил в сознании своей вины в смерти жены. Он сказал

– Не убивайся, и не вини себя. Конечно, ты жизнь себе отравлял и ей. Но гипертония есть гипертония, стрессы у нее были наверняка не только из-за тебя.

– Это так, с невесткой они иногда цапались, но всё же довело её до могилы мое пьянство.

Помолчали. Диме и сказать было нечего, и он сменил тему разговора:

– А где работаешь?

– А всё там, в автомастерской. Теперь это кооператив. Машины чиню. У меня, ведь Димка, как в народе говорят, руки золотые, я всё могу сделать, и дома по ремонту, и электропроводку, и мотор с закрытыми глазами разберу и соберу, а сейчас, когда без запоев и руки с перепою не трясутся, от клиентов отбоя нет, начальство меня ценит, я хорошо зарабатывать стал, а куда, на что мне деньги?

Сыну подкидываю на внука, а мне самому всю жизнь денег на водку не хватало, а когда пить перестал, так и вот, потратить-то не на что.

Помолчали, не зная, что ещё сказать друг другу, попрощались и расстались, время было позднее, выразили надежду на ещё одну неожиданную встречу в будущем: гора с горой...

Дима после ухода Кузьмичева не пошел пешком по плохо освещенным улицам, а сел в нагнавший его троллейбус.

12

Спустя две недели после встречи с Кузьмичевым, Панин был на приеме у Виктора.

После обычных расспросов о его самочувствии, наступила пауза и Дима, набравшись духу, рассказал врачу о встрече с Кузьмичевым.

– Чего только не бывает в жизни, - сказал Виктор.
– Он казался таким безнадежным пропойцей, а вот выскочил. Другого смерть жены ещё только подтолкнула бы пить и пить.

– А как остальные из нашей палаты, как Максим, как Вова?
– спросил Дима

– Да, Вова, Петрушин, помню, - Виктор замолчал.

– Так что с ним?
– настаивал Дима.

– И Максим, да Максим, - сказал Виктор, как будто не слышал вопроса о Вове.

Психиатры умеют уйти от ответа, думал Дима, ему было очевидно, что с Вовой нехорошее случилось.

– С Максимом родители вовремя тревогу забили, насильно отвели его на лечение, и он, а это редко бывает, переломался, перемучался и втянулся в другую жизнь. Говорить ещё рано, у таких молодых рецидивы и через пять лет бывают, но сейчас каждый месяц работает на него. Так что есть шанс, что там вообще всё нормально будет.

– А Володя, почему о нём не говоришь?

– А что Володя, нету Володи.

– Погиб?

– Застрелился. Как выписался из больницы, а лучше ему так и не стало, но он, видимо, симулировал улучшение. Как-то контролировал себя, перестал кричать по ночам, стал проситься домой, жена приезжала. Плакала, просила отпустить, ну это не у нас было, в Кащенко. В общем, ошиблись они, отпустили. Он домой вернулся, он из Подольска был, и через два дня застрелился. Из охотничьего ружья. Подгадал, чтобы его отец нашел, в сарае стрелялся. Не хотел, чтобы сын или жена. Ну и зачем тебе нужно было знать об этом?

Дима молчал, он не хотел услышать о самоубийстве Вовы, он надеялся, что у того всё хорошо.

– Да, война убивает и после ее окончания, - Панин вздохнул.
– А я так надеялся, что у него все будет хорошо.

– Я тоже, но шансов мало было.

13

Дима и Тамара расслаблено лежали на смятых простынях, мягкая рука Тамары в руке Димы.

– Что-то меня после этого дела всегда на что-нибудь вкусненькое тянет, - сказала Тамара.

– А в холодильнике яблочко есть, сходить?
– Дима повернул голову к Тамаре, всмотрелся в её лицо на подушке.

– Нет, я сама.

Тамара выскользнула из-под простыни, взяла в руки легкий шелковый халатик. Пока она накидывала халатик, Дима с удовольствием смотрел на неё обнаженную.

Темные волосы растрепались, рассыпались по голым плечам, лицо порозовело, контрастируя с белой тяжелой грудью, сейчас она была очень красива, женщина в расцвете сил.

Дима протянул руки к ней, приглашая забыть про яблочко, и вернуться к нему в постель, к более интересному занятию, чем жевание яблок, но Тамара с улыбкой отстранила его руки, и ушла.

Вернулась она с двумя холодными яблоками в руках, и они сладко хрустели ими, Дима лежа, а Тамара сидя на краю кровати.

Догрызли, Дима хотел бросить огрызок под кровать, но Тамара не позволила, взяла оба огрызка и отнесла на кухню в мусорное ведро.

Потом залегла снова в постель, засунула замерзшие ноги под Диму.

– Сейчас согреюсь и идти уже надо, - со вздохом сказала она.

Дима согласно вздохнул тоже. Ему страшно не хотелось, чтобы Тамара уходила, но дома её ждал сын, и она редко ночевала у Панина, разве что те считанные ночки, когда сын гостил у бабушки.

Тамара подождала, слабо надеясь, что Дима предложит проводить ее до дому, а то выходило несправедливо: он оставался в тепле и уюте, а она шла в темень ненастного вечера.

Летними светлыми вечерами Дима её провожал, не до подъезда, они соблюдали конспирацию, но провожал, а осенью и зимой, избегал это делать, в самом начале их романа он был нездоров, на обратном пути его мучили страхи, кто-то тащился за спиной, тяжело вздыхал, и прятался в подворотни, стоило оглянуться. Говорить о своей болезни любовнице он не хотел, в школе об этом знала только директор, и просто сказал, что ему очень тоскливо возвращаться потом в пустую квартиру.

Поверила или нет в это Тамара, он не знал, но смирилась, и, в конце концов, стала находить в этом что-то романтическое, возвращаясь одна домой, она чувствовала себя жертвой собственной страсти.

И в это раз, Тамара чмокнула стоящего в прихожей Панина, накинула плащ и ушла, и Дима остался один, тетя Поля всё чаще ночевала у дочери.

Дима пошевелил босыми ногами на полу, вздохнул и направился в комнату, а когда вошел, удивился убогому и неприкаянному виду своего жилища, как будто увидел впервые: обои выцвели, их давно нужно было сменить, подлокотники дивана за долгое время засалились, а шторы, закрывавшие давно не мытые окна, выгорели, причём неравномерно, края, обращенные к стенкам были темнее, а середина совсем белесая.