Второгодка. Книга 3. Ученье свет

— Я такого никогда не говорила, Настя, — сказала Альфа отстранённо.

— И я не говорил, — пожал я плечами. — И я бы не слишком доверял словам человека, желающего как можно скорее залезть к тебе в трусы и ради этого совершающего разные подлости.

— Он уже и директрисе рассказал, — растеряно и тихо произнесла Настя. — Ей бы он побоялся врать…

— Ах, вот откуда ноги растут, — зло усмехнулся я, припомнив наш последний разговор с Медузой, когда она утверждала, что ей доподлинно известно о моей связи с Альфой. — Мудак твой Рожков, а верить сплетням человека, который что-то там подслушивает, я бы уж точно не стал. Впрочем, у тебя же своя голова имеется, да?

Настя осеклась, а Альфа покачала головой и опустилась на стул.

— Иди, Настенька, иди, — сказала она. — Постарайся больше так не делать. Не уподобляйся плохим людям. Ты девочка хорошая. Славная…

Ей было не до страха перед разглашением нашей тайны и не до Насти, хотя, вероятно, она ей и сочувствовала. Казалось, она смирилась или боялась смириться с тем, что навсегда останется в зловещей тени Петрушки…

— А почему вы тогда плачете? — спросила Настя.

— Ну уж не потому, что Сергей от алиби отказался, — всхлипнула Альфа. — У меня, видишь ли, кое-какие семейные неприятности.

Чем закончится их разговор, я дожидаться не стал. Выскочил из класса и побежал. Сейчас моё сердце было полно других чувств, далеко не самых нежных. Сочувствие и жалость отступили под натиском гнева и ярости куда-то на задний план. Нужно было раздавить эту мразь, Петрушку.

Я рванул по коридору. Народа было много, они шумели, кричали, балдели. Какие-то пятиклашки бегали, а тут и наши гурьбой повалили в класс математики.

— Крас, ты куда? — окликнул меня Глитч. — Слушай, прикол. Ты знаешь…

— Потом, Саня, потом, — бросил я, не останавливаясь и налетел на Рожкова.

— Смотреть надо, куда прёшь, — прогундосил он, — не сбавляя шага.

Я тут же остановился.

— Ну-ка, постой, — бросил я ему вслед.

— Да пошёл ты, — процедил он сквозь зубы и не остановился.

Я сделал шаг и рванул его за плечо, поворачивая к себе.

— Постой, я тебе сказал!

Он вкинулся, напрягся.

— Ты чё, по шарам давно не получал? — хрипло процедил он. — Это не тренировка. Я тебя порву нахрен.

— Я хочу сказать тебе, Илюха, — громко и чётко объявил я, — что ты конченый мудак и дешёвка.

Он мгновенно побелел, черты лица тут же заострились, на скулах, вздулись желваки.

— А ну, повтори, — процедил он.

— Мудак, дешёвка и просто непорядочный человек. Честно говоря, мне даже руки марать об тебя противно. Подслушивать чужие разговоры!

Вокруг нас столпились одноклассники.

— Чё такое?

— Чё, Крас?

— Что случилось?

— Да вот, — пояснил всем Глитч. — Крас объявил Рожкова подонком. И кем, как ты там сказал ещё, козлом? Нет… Мудаком.

— Подслушивать чужие разговоры, — повторил я и сильно, и больно ткнул пальцем в грудь Рожкову. — А потом сплетничать и доносить директрисе и другим ребятам… Я считаю, что на это способны только последние мудаки

— Не надо было с Альфой чпокаться, — глумливо ответил он, полагая, что я в силу своего положения и последнего предупреждения от Медузы поостерегусь нагнетать напряжённость

— Пойдёшь и скажешь Медузе, что наврал, — приказным тоном объявил я. — Потом пойдёшь к Альфе и извинишься. Передо мной извиняться не надо. Для меня тебя больше нет. Ты не существуешь

— Ты клешню убери, — взвился он, отбивая мою руку.

Народ загомонил.

— Ты не просто мудак, а ещё и глухой, — сказал я. — И тупой. Подслушал, ничего не понял, придумал сам и растрепал, растащил своей поганой метлой по всей школе

— Да пошёл ты, — захрипел он и ударил меня в плечо.

У меня и времени не было, и не хотел я с этим дерьмом связываться, но инстинкты взяли своё. Я ответил непроизвольно. Впрочем, попридержал коней, жахнул не в полную силушку. Развернулся и отвесил оплеуху. Моментально — бац! Хлестанул ему по щеке. Отвесил тяжеленную пощёчину, как человеку недостойному и низкому.

Рожков отшатнулся. Удар этот был для него в высшей степени оскорбительным. Он зарычал, ощетинился и бросился на меня.

— Кабзда тебе, Крас, — злорадно произнёс Мэт, стоявший рядом. — Доигрался ты…

16. Е2-е4

Глаза Рожкова пылали злобой. Так бывает. Я такое видел много раз. Когда человек знает, что не прав и пойман, вместо того чтобы признаться хотя бы себе самому, он лезет из кожи, чтобы что-то доказать или просто не упасть в грязь лицом. Только, как правило, получается ещё хуже. Ведь толпу обмануть можно, а себя — нет. И даже если удастся запихать внутрь и заглушить стыд, эти самообманы всегда будут напоминать о себе.

Илья попёр как танк, нагло, агрессивно. Он был тяжелее и пытался воспользоваться каждым граммом своего преимущества. Вцепился в ворот куртки и рукав у локтя, дёрнул левой на себя и вверх, заставляя меня сделать шаг вперёд и потерять равновесие, собираясь провести бросок через спину.

Куртка затрещала, вызывая ещё большую ярость с моей стороны. Ярость к ярости, гнев к гневу. От нас летели искры, как от электросварки. Публика улюлюкала, наблюдая за битвой гладиаторов.

Я сделал молниеносный и короткий шаг в сторону и назад, сорвал темп и вынудил его перенести вес на одну ногу. Он попытался докрутить, а я прижался плечом к его груди, не дал развернуться и перехватил кисть.

А дальше я просто довёл его движение до логического завершения. Подставил стопу за его пятку и мягко стянул руку по диагонали вниз. Он потерял равновесие и грохнулся на спину, увлекая за собой меня.

Я упал на него и тут же переместил корпус, чтобы оказаться поперёк, прижал его плечо своим бедром. Он саданул коленом, не попав по печени, но я прижал его локоть, протащил руку и рванул, как рычаг, выламывая локоть.

Он захрапел, как жеребец, поняв, что теперь не выкрутится. Я не отпускал и жал дальше, потихоньку, но верно.

— Всё! — крикнул он и похлопал рукой по полу.

Я отпустил его руку и поднялся.

— Кто-нибудь ещё хочет вести переговоры? — спросил я, но в ответ, перекрывая толпу, раздался голос Медузы.

— Что опять такое?! — крикнула она.

Видеть ни меня, ни Илюху она не могла, потому что мы были окружены плотной, волнующейся и улюлюкающей толпой.

— Что там происходит?!

— О, — сказал я, — Рожков, защитница твоя нарисовалась. Иди пожалуйся, что тебя обижают.

Злость прошла и осталось только презрение. Впрочем, ставить на Рожкове крест я не хотел. Все оступались, и все будут оступаться. Так что, может ещё и одумается.