Второгодка. Книга 3. Ученье свет
Шрифт:
Кукуша, въехав на площадку, подкатил прямо к будке. Я вышел из машины и дёрнул дверь. Она не поддалась. Тогда я постучал и заглянул в окно. Оно оказалось затянутым шторкой, и я постучал опять, сильнее и громче.
— Есть кто живой? Алё, гараж!
Никто не ответил, но внутри послышалось шевеление. В окно выглянула злая пучеглазая морда. Выглянула и снова спряталась внутри. Дверь никто открывать не собирался.
Тогда я начал долбить в неё кулаком, как кувалдой. Наконец она распахнулась, и на пороге возник взъерошенный и кривой чувак, с седыми волосами, торчавшими, как перья у индейца.
— По башке себе постучи, баклан! — залаял он обнажив крупные кривые зубы.
И правда, Жучка. Удивительно, как точно иногда народ лепит кликухи.
— Чё такое-на! — рявкнул он. — Не открывают, жди, сука! Ты кто?! Чё те надо?! Все тачки выставлены. Ходи да смотри-на!
— Ты Жучка? — поинтересовался я.
Он замер, открыл рот, выпучил глаза и чуть не взорвался. Видать в лицо ему такое нечасто говорили.
— Чё?! — завопил он. — Кому Жучка, а кому Евгений Петрович! Оборзели молокососы!
— Так ты или нет? — кивнул я.
— Сука, я тебе щас! — он разразился ругательствами, но тут же притух, когда из машины вышел Кукуша и медленной неторопливой походкой подкатил к нам.
— Братан, ты Жучка или нет? — спросил он.
— Вы кто такие? — ощерился чувак. — От кого?
— От кого? От жмура одного! — подмигнул Кукуша.
Жучка нервно переводил взгляд с него на меня. Его потряхивало, как пса.
— Раз пришли, значит, дело есть, — сказал я и подался вперёд. — Зайдём внутрь, там потрещим.
Жучка отступил, пропуская меня и Кукушу в своё логово.
— Стало быть, Жучка — это ты, правильно? — спросил я, уперев ему палец в грудь.
— Дело у нас к тебе, — хрипло сказал Кукуша и почесал подбородок рукой в перстнях.
Жучка сразу сдал назад.
— А, братва, здорово. Что сразу не сказали, что свои? Проходите. А то тут шастают всякие, шваль разная. Понятия не имеют, наглые твари. Купца не желаете?
Я встал посреди конторы и осмотрелся. Кандейка была обита изнутри фанерой. Было это много лет назад, и фанера давно почернела и выгнулась. На топчане валялась засаленная ветошь. В углу стояла стопка старой резины, а на полу лежали две магнитолы, а чуть дальше — погнутые, выщербленные алюминиевые диски. Пахло машинным маслом и соляркой. Бумаги на столе были мятыми, со следами горюче-смазочных материалов.
Я уселся на старый облезлый стул, дядя Слава — за Жучкин стол, а хозяин присел на топчан.
— Агрегат подыскиваете? — спросил он.
— Подыскиваем, — кивнул я. — Нужен ниссан премьера, старый, возраст пятнадцать-двадцать лет. Но чтобы нормальный, неприметный, но на ходу.
— Обязательно ниссан? — нахмурился Жучка.
— Хотелось бы, — кивнул я.
— Был у меня такой, даже два, но оба… — он замолчал, думая, как сказать, потом махнул рукой, — короче, нету сейчас. Скоро снова будет, но его подшаманить придётся. Дверь, крыло.
— Сколько?
— Для своих? Для своих пятьсот штук.
— Неслабо, — нахмурился я.
— Ты знаешь сейчас какие цены? — оправдываясь воскликнул он. — Думаешь, мне даром тачки достаются? Бизнес херовый.
— Как они тебе достаются не будем уточнять, — ухмыльнулся Кукуша.
— А это не та ли тачка, что у тебя дёрнули недавно? — прищурился
я, а он напрягся. — Недалеко от областной. Во дворе стояла. На ней парень с девкой ездили. Алкаши. Не эта? Цвет тёмно-синий и магнитола не фурычит. А ещё сиденье переднее пассажирское прожжено сигаретой.— Она самая, — настороженно кивнул он.
— Супер, — удовлетворённо кивнул я. — Вот её-то мне и надо. Во сколько там ремонт обойдётся?
— Сто сорок, как с куста, — не задумываясь, ответил он. — А может и сто шестьдесят. Сейчас цены, я тебе скажу, даже на эту рухлядь.
— Она на ком, на тебе числится?
— На мне. Родненькая моя.
— А сейчас она в ментовке, да? — кивнул я.
— Ну да. Я сказал ведь, что ещё не готова.
— А когда отдадут?
— Да кто их знает. Говорят, хотят к этому угону ещё мокруху прицепить.
— Короче так, — сказал я и из своей спортивной сумки достал две пачки пятисоток.
В глазах у Жучки вспыхнул огонёк.
— Сто мало, братва, — покачал он головой.
— Хватит на ремонт, — кивнул я. — Скажешь ментам, что угона не было.
— Как я скажу? — выпучил он глаза. — У них заява моя.
— Напиши новую. Скажи, ошибся. Забыл. Дал товарищу покататься.
— Какому товарищу?
— Тому алкашу. Он за десятку бабу свою тебе отдаст, не то что заявление подтвердит.
— Генке что ли?
— Да хоть Генке, хоть Ленке. Без разницы. Тема такая. У следаков сейчас очко горит. Кент, на которого хотели мокруху повесить и угон твоей лайбы, сполз. А дело закрывать надо, мусора уже наверх доложили. Так что дальше сам кумекай, кем и как они дыру будут затыкать.
— Я под мокруху… — взвизгнул он, как обиженная собачка, но я его перебил.
— Ну какая мокруха, если ты Генке дал покататься. Пусть ищут дураков в другом месте. Ты понял?
— Ты понял, братан? — хрипло, с интонациями крёстного отца, спросил Кукуша. — Тебе люди по-человечески объясняют. Ещё и бабки ни за хрен, а от чистого сердца дают. Чтоб ты порадовал себя и старушку-маму. Ведь если они твою тачку под мокруху подведут, тебя и дёрнут, братан. У них фигурант сдулся. Все следаки зубами щёлкают. У тебя сколько ходок?
— Две… Но по мокрому делу нет, я же никогда… — замотал головой Жучка. — У меня вот, чистый бизнес!
— Да кого это волнует, когда надо дело закрывать? Оно на федеральном контроле, братан. Тут пацаны твою шкуру спасают, ещё и греют тебя. Вкурил, братуха?
— Вкурил, — кивнул Жучка. — А ты кто есть, добрый человек?
— Славик Плешь, — ответил Кукуша.
— Слыхал, слыхал, — заявил Жучка. — Да не вопрос, пацаны, всё порешаем. Генка мне до хера бабок торчит. Я ему часть долга скину и все дела.
— Я, — прорычал дядя Слава Плешь, — ничего плохого говорить не буду. Наоборот, скажу только хорошее. Скажу так, я верю, что ты продолжишь заниматься своим бизнесом. И никто тебя не тронет. Никакие легаши и никакие другие упыри не придут и не разобьют твои тачки и не сожгут здесь всё. В общем, желаю тебе процветания и хороших бабок.
Жучка сглотнул.
— Я понял… Благодарю.
— Всё, бывай.
— Так это… может, тачку какую-нибудь? — спросил он.
— Может, когда и понадобится, — ответил Кукуша.