Введение в конституционное право с разъяснением сложных вопросов

А во-вторых, коль скоро право в марксистском понимании есть воля народа, возведенная в закон, значит, выше этой воли не может быть ничего. Отсюда становилась бессмысленной и главная идея современной конституции – ограничение власти, обычно реализуемая посредством системы разделения властей.

Советская государственная машина действовала как раз в полном соответствии не только с буквой, но и с духом собственной Конституции. А этот дух, пронизывавший всю «сталинскую конституцию», был тоталитарным и не мог не быть таковым, коль скоро устанавливались:

– одно мировоззрение, одна идеология: СССР «есть социалистическое государство рабочих и крестьян» (ст. 1);

– одна – государственная – собственность (кооперативно-колхозная была по существу тоже государственной): «Экономическую основу СССР составляют социалистическая система хозяйства и социалистическая собственность на орудия и средства производства» (ст. 3);

– тотальное планирование всей экономики: «Хозяйственная жизнь СССР определяется и направляется государственным народнохозяйственным планом» (ст. 11);

– всеобщая трудовая повинность: «Труд в СССР является обязанностью и делом чести каждого способного к труду гражданина по принципу: “кто не работает, тот не ест”. В СССР осуществляется принцип социализма: “от каждого по его способности, каждому – по его труду”» (ст. 12). При этом гарантировалось право на труд.

Когда говорят о «демократизме» Конституции 1936 г., упускают из виду ту общественную систему, которую она выражала, и чаще всего апеллируют к «прогрессивности и демократизму» конституционного статуса гражданина. Но и здесь, как ни странно, «не замечают» то, какие именно и как именно были сформулированы «права и свободы».

Любопытно отметить для начала саму юридическую технику. Например, «избирательные права» провозглашались не в гл. Х «Основные права и обязанности граждан», а в гл. XI «Избирательная система». Такое выделение этой сферы, с одной стороны, было связано с тем, что именно «выборы» легитимировали советскую власть и потому она относилась весьма трепетно к самому факту их проведения, процентам голосующих и «проголосовавших за единый блок коммунистов и беспартийных»; с другой – требовалось особо подчеркнуть, что новая Конституция довольно существенно поменяла, конечно, не суть, но дизайн избирательной системы, установленный в Конституции РСФСР 1918 г. В частности, «сталинская конституция» сохранила институт лишения избирательных прав, хотя и сузила категорию «лишенцев» до «осужденных судом с лишением избирательных прав», тогда как в ст. 65 Конституции 1918 г. в избирательных правах отказывалось всем «представителям эксплуататорских классов и их пособникам». Такая «либерализация» обусловлена тем, что с «буржуазией» официально было покончено и объявлено, что социализм в СССР «в основном построен».

Особняком в сравнении с другими «политическими свободами» стояла и статья, закреплявшая «право объединения». Этому тоже есть объяснение. Поскольку любое объединение людей – потенциальная угроза тоталитарному строю, необходимо было закрепить полную подконтрольность самой возможности и уж тем более характера деятельности каких бы то ни было ассоциаций. Поэтому ст. 126 гласила:

«В соответствии с интересами трудящихся и в целях развития организационной самодеятельности и политической активности народных масс гражданам СССР обеспечивается право объединения в общественные организации: профессиональные союзы, кооперативные объединения, организации молодежи, спортивные и оборонные организации, культурные, технические и научные общества, а наиболее активные и сознательные граждане из рядов рабочего класса и других слоев трудящихся объединяются во Всесоюзную коммунистическую партию (большевиков), являющуюся передовым отрядом трудящихся в их борьбе за укрепление и развитие социалистического строя и представляющую руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных».

Таким образом, всякая общественная самодеятельность резко ограничивалась и ставилась как бы под двойной контроль – с одной стороны, идеологический («в соответствии с интересами трудящихся»), с другой – «идейно-организационный»: наличие «руководящего ядра всех организаций» означало, что не может быть ни одного общественного объединения, неподконтрольного представителям партии-государства.

Всем остальным «политическим свободам» (слова, печати, собраний и митингов, уличных шествий и демонстраций) «досталась» одна ст. 125. Но, в конце концов, эти формальные моменты не так важны. Важно, что некоторые «свободы» все-таки провозглашались. Тогда неужели печально известная ст. 58 Уголовного кодекса РСФСР 1922 г. [76] противоречила Конституции?

76

В УК РСФСР 1922 г. статьи не имели названий. Именовались только главы и разделы внутри глав. Статья 58 входила в раздел 1 «Контрреволюционные преступления» гл. 1 «Государственные преступления». Но на самом деле было несколько статей с номером 58 (доходило почти до двух десятков). Просто они помечались разными значками (цифрами, например 58-4, а порой еще и буквенными обозначениями: 58-1а, 58-1б и т. д. до «г»). Каждая из статей имела свои гипотезу, диспозицию и санкцию.

В ст. 58–10, в частности, говорилось: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений (ст. ст. 58-2–58-9 настоящего Кодекса), а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания влекут за собой лишение свободы на срок не ниже шести месяцев» (отсутствие верхнего предела допускало, что человека можно приговорить и к смертной казни).

Нет, никакого противоречия с Конституцией здесь не было. Ведь в ст. 125 перечисление «свобод» предварялось все тем же условием: «В соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистического строя». Вряд ли нужно долго объяснять, почему не то что критика, но и просто «косой взгляд в сторону власти» квалифицировался как контрреволюционная деятельность и это было вполне «конституционно»!

Напомню также, чем заканчивалась ст. 125: «Эти права (политические свободы. – М. К.) граждан обеспечиваются предоставлением трудящимся и их организациям типографий, запасов бумаги, общественных зданий, улиц, средств связи и других материальных условий, необходимых для их осуществления». М.В. Баглай верно замечает, что материальные гарантии «в действительности ничего не могли гарантировать, а только усиливали зависимость человека от государства» [77] .

77

Баглай М.В. Конституционное право Российской Федерации: учеб. для юрид. вузов и факультетов. 2-е изд., изм. и доп. М.: НОРМА – ИНФРА-М., 1999. С. 48.

Сказанное относится не только к сфере политических и личных прав и свобод, но даже к правам социальным. Например, выше уже говорилось о существовании одновременно права на труд и обязанности трудиться, при этом «тунеядство» было уголовно наказуемым деянием.

Надеюсь, понятно, почему такой «конституции» ничуть не противоречили ни репрессии, ни отсутствие правосудия, ни принудительный труд, ни фактически крепостная зависимость колхозников, ни лишение отдельных лиц гражданства, ни многие другие антиправовые явления. Так что все советские «конституции» вполне «соблюдались». Однако последнее слово я тоже ставлю в кавычки, поскольку о соблюдении в подлинном конституционно-правовом смысле речь не шла: не было ни специальных институций, призванных контролировать соответствие нормативных актов и правоприменительной практики нормам «конституции», ни конституционного сознания, ни, следовательно, апелляции к акту под названием «конституция». Так что призыв советских правозащитников «Соблюдайте вашу конституцию!» носил морально-политический характер, но не конституционно-правовой.

«Социологический» подход. Концепция Ф. Лассаля

Противоположный подход к пониманию конституции можно назвать «социологическим» или даже «биологическим». Б.Н. Чичерин именовал такой подход «историческим». Но как бы его ни называть, характерная черта его состоит в том, что конституция как юридический акт заслоняется конституцией как фактическим состоянием общества и государства. Нетрудно понять, что здесь «конституция» выступает в значении устроения.

Ярким представителем такого подхода был Жозеф-Мари де Местр (1753–1821), который заявлял, что «все писаное ничего не значит, и смеялся над людьми, признающими только те конституции, которые можно положить в карман» [78] .

Де Местр, будучи политическим консерватором, крайне отрицательно относился к революциям вообще и к Французской в частности. Б.Н. Чичерин писал о де Местре: «В противоположность многочисленным революционным конституциям (во Франции. – М. К.), которые появлялись, как блестящие метеоры, и падали так же быстро, как воздвигались, он указывал на конституцию английскую [79] , возникшую и развивавшуюся постепенно, из элементов, искони лежавших в народной жизни. <…> Доселе у консервативных писателей кодификация (здесь: составление писаной конституции. – М. К.) считается признаком революционных идей» [80] .

78

Чичерин Б.Н. О народном представительстве. С. 498.

79

Вообще раньше политические писатели любили ставить в пример именно Англию, поскольку ее система власти виделась как сбалансированная, в том числе потому, что там издавна существовал относительно сильный парламент. Однако нельзя забывать, что и эта страна пережила довольно много революционных событий и смутных времен.

80

Там же.