Введение в самопознание

Следовательно, когда Бхагавадгита говорит про свои песни как про упанишады, это вовсе не натяжка. Гита – произведение, вошедшее в эпос, то есть в народные сказания, но вряд ли потому, что ее создал народ. Скорее всего, лишь потому, что очень понравилась народу. Творцом же ее был человек глубокого озарения, ничуть не уступающий творцам других Упанишад.

Естественно, и Йога Гиты – это одна из древнейших школ Йоги, принципиально отличающихся от столь привычной нам сейчас Хатха-йоги и даже от определившей современную судьбу Йоги Санкхья-йоги Патанджали. Если предположение о том, что Йога существовала на территории Индостана до появления ариев, верно и верно то, что местная Йога была набором упражнений, в который Веды внесли мировоззрение, то Гита, безусловно, относится к Ведической йоге. Она – Йога перестройки мировоззрения. Упражнения для нее вторичны, главное – понимание и устремленность.

Если вспомнить задачу, ради которой я пишу это исследование, то должен сказать, что самопознание не занимает Бхагавадгиту напрямую. Пример современных последователей Гиты – кришнаитов – убеждает в этом лучше всего. Самопознание их не интересует. Однако для ищущего себя человека, к тому же хоть как-то почувствовавшего общую направленность Упанишад, в Гите нет ничего, кроме самопознания. И полноценное проживание ее, возможно, явилось бы достаточным упражнением для полного постижения себя. Потому что, и это необходимо упомянуть в самом начале, такова природа любой Йоги. А в Гите нет ничего, кроме Йоги.

Соответственно, и самопознание Бхагаватгиты осуществляется через Йогу.

Считается, что собственно Йоге посвящена третья глава (или песнь) Гиты. Однако, все главы заканчиваются словами о том, что в этой главе был показан такой-то вид Йоги. Почему-то исследователи не обращают на это внимания, словно воспринимают это литературным приемом. Как это называется, песенным рефреном. Думаю, что творцы Гиты относились к этому иначе. Или иначе, чем ее исследователи, понимали, что такое Йога.

Вот, к примеру, первая песнь в буквальном переводе завершается словами:

«Так в достославных упанишадах святой Бхагавадгиты, учении о Брахмо, писании йоги, в беседе Шри-Кришны и Арджуны (гласит) первая глава, именуемая й о г а о т ч а я н и я Арджуны».

Основной смысл этой песни заключен в словах Арджуны:

32. «Я не желаю победы, Кришна, ни царства, ни удовольствий; что нам в царстве, Говинда, что в наслаждениях и в жизни? <…>

35. Не хочу убивать их, если и буду убитым…» (Бхагавадгита, СПб., 1994).

Если учесть, что Гита предположительно должна была использоваться по типу мантраяны, то есть как некий текст, образ, воплощенный в слова, который постоянно стоит перед глазами бхакта – последователя Кришны, – то в ней не должно быть ничего случайного. Все есть шаги к Кришне. Все есть прямое, хоть и символическое предписание к действию. Иначе говоря, на определенной ступени освоения Йоги, именуемой Йогой отчаяния, идущий к Кришне, должен был прямо отождествить себя с Арджуной в отчаянии. А как отождествить себя с ним?

Да просто взять и прожить все, что написано в Гите как роль, как образ. Но прожить не как актер, а как Арджуна. А это значит, научиться видеть мир так, как видит Арджуна, и, главное, таким, как видит Арджуна. Почему это главное?

Попробуйте всмотреться. Если вы попытаетесь войти в состояние Арджуны, ничто не охранит вас от самообмана. Пусть искреннего, как у хорошо прочувствовавшего роль актера, но все же самообмана. Но вот если вы научитесь видеть мир, в котором живет Арджуна, причем, непременно в настоящем, то есть прямо сейчас, то мир сам окажет все необходимое воздействие на ваше восприятие. Он сам обратится к самым глубинным основам вашего разума, а уж они помимо вашей воли переведут вас в истинное состояние.

Я встречал людей, которые жили в очень сходном состоянии сознания. Они ходили рядом со мной по улицам Советского Союза, наблюдали бытовые события, слушали привычные звуки, а видели великие битвы, слышали стоны и крики воинов, прозревали силы, действующие за массами. Иногда это очень было похоже на сумасшествие. И я, откровенно говоря, убегал от таких людей…

Но если допустить, что в сказаниях Бхагавадгиты описывается не какая-то историческая битва где-то на территории Индостана, а, как полагается в пророчестве, вроде Апокалипсиса, сделана попытка описать жизнь в нашем «железном» веке – Кали Юге? Иными словами, та первая битва, с которой начинался последний век человечества, все еще идет, потому что она есть описание всего существования людей в железном веке, веке упадка. И существование это есть братоубийственная война, война детей против отцов, война за уничтожение древней культуры…

Просто попробуйте посмотреть на происходящее вокруг нас таким образом. Попробуйте посмотреть в сегодня из Бхагавадгиты. Отбросьте сопротивление там, где устарел язык – ведь это писалось в глубокой древности! Если нужно, замените слова, замените имена, перечитайте все, что написано о разрушении планеты, о перенаселении, о потере нравственности, о терроризме и войнах…

Так в достославных упанишадах святой Бхагавадгиты начинается й о г а о т ч а я н и я Арджуны.

Тому, как предположительно должен был восприниматься текст Гиты читателями, было посвящено любопытное исследование известного русского востоковеда В. С. Семенцева. Он прямо связывает традицию восприятия Гиты с традицией ведического ученичества и во всех «йогических» наставлениях Гиты видит «символический эквивалент (замену) физического подхода брахмачарина старых времен к физически доступному учителю. Но каким же образом возможен этот символический “приход” к Бхагавану? Видимо, ответ – на уровне учения – Гиты будет заключаться в том, чтобы максимально интенсивно отождествиться с образом идеального ученика – Арджуны. Читая, перечитывая, многократно повторяя вслух, мысленно представляя потрясающую встречу Арджуны на поле битвы с многочисленными родичами (1.26–28), переживая вместе с ними чувства нерешительности, ужаса и отчаяния (1.29–33; 2.6–8), приводящие к отказу участвовать в братоубийственной войне (1.35–37; 2.4), сопереживая затем его пламенное обращение к Бхагавану-Кришне за истинным знанием, которое одно только может вывести его, Арджуну (читай: любого ученика), из подобного непреодолимого тупика (соответственно, из какого угодно жизненного кризиса), ученик, приступивший таким образом к изучению Гиты, должен был в конце концов почувствовать, что его обращения за наставлением Гите вполне эквивалентны обращению к реальному, физически присутствующему учителю за традиционным (то есть личностным) знанием. При этом постоянное пребывание памятью в тексте поэмы (ср. сказанное выше о непрерывной рецитации Гиты, предписанной в 18.70) аналогично постоянному пребыванию в доме учителя и т. д. Если к тому же ученик сможет выйти за рамки одной лишь Гиты и обратиться к более крупным текстам кришнаитского цикла, которые, нисколько не противореча Гите, ее существенно дополняют, то перед ним откроется по истине неограниченные возможности пребывания радом с Кришной: такие памятники, как Хариванша, Вишну-пурана и особенно Бхагавата-пурана, содержат обилие житийного (относящегося к Кришне) материала, на усвоение которого хорошо подготовленный адепт может без остатка потратить всю свою жизнь.

Так обстоит дело с “приходом к учителю”. Этим, однако, далеко не исчерпываются возможности непосредственного (назовем его так, памятуя, что здесь и в дальнейшем речь идет о сугубо ментальных, символических действиях) обращения ученика к личности первоучителя данной традиции. Следующий этап – благоговейное почитание учителя, или, как его называет Гита, “любовь-соучастие” (bhakti). Здесь было бы недостаточно просто отметить, что наставления, требующие от ученика бхакти к Бхагавану, восхваляющие идеального ученика-бхакта и т. д., практически непосредственно вытекают из наставлений типа “приди ко Мне”, “отождествись со Мной” и пр. (см. выше), иногда с ними перекрещиваясь и совпадая. Учения о благоговейной любви-соучастии есть нечто большее: оно составляет самую сердцевину учения поэмы, и именно с него начинается многовековая “эпоха бхакти” в индийской литературе. Для нас, однако, особенно важно отметить, что подобное отношение к первоучителю, к основателю традиции есть не что иное, как развитие (или, если угодно, символическое воспроизведение) хорошо известного еще в эпоху дхармасутр принципа “почитания учителя”, преследовавшего, как и здесь, в Гите, вполне определенную функциональную цель – стать как можно ближе к учителю, всецело сосредоточить на нем внимание, воспроизвести его личность в себе. В ведийскую эпоху существовало почитание учителя в двух формах. С одной стороны, тексты дхармасутр полны бесчисленных предписаний о том, как ученик должен приветствовать учителя (по большей части обнимая ему ноги), как он должен сидеть в его присутствии (непременно ниже учителя); если же учитель встает, ученик тоже обязан встать; как он должен спать в его доме (ложиться позже учителя и вставать раньше его) и т. д. С другой стороны – и эти места представляют для нас гораздо больший интерес – тексты предписывают ученику почитать учителя как некое божество.

Ш а т а п а т х а-б р а х м а н а:

2.2.2.6: Существует, поистине, два вида богов; ибо ведь те, которые боги, они суть боги; такие же брахманы, изучившие священное знание (веду) и обучающие ему, суть боги в человеческом облике.

Такого рода пассажи всегда воспринимались современными учеными как свидетельство безмерных притязаний варны брахманов на особое положение в обществе, на господство и т. д. Более правильной представляется точка зрения Я. Гонды, который рассматривает их в одном контексте с почитанием учителя. Тот же автор, кстати, вспоминает в этой связи примеры обожествления “мудрых мужей” в древней Греции (Эмпедокл и др.). Приведем еще два индийских текста.

Ш в е т а ш в а т а р а-у п а н и ш а д а:

6.23: Кто полон высочайшего почитания божества и [почитает] учителя, словно божество, для того, великого духом, все сказанное сияет, словно свет. (здесь слово “почитание” соответствует санскр. bhakti).

А п а с т а м б а-д р а х м а с у т р а:

1.2.6.13: Пусть он почитает учителя словно бога.