Выбор
Шрифт:
— Как снежок? Мы покататься хотели!
— Хороший снежок. Мы сейчас с сестрицей чего горяченького выпьем, да и тоже покатаемся? — Устя улыбалась весело. А ей и правда хорошо было. Даже Федор настроения не портил… пусть его! Пусть у него хоть такая радость будет! Другой-то она ему давать не собирается.
— А сопроводить вас можно, боярышни? Чтобы не обидел никто?
Михайла на Устю откровенно любовался.
Ох, хороша!
В тулупчике теплом, в шапочке беленькой, заячьей, в платке цветастом. Улыбается, разрумянилась, веселая, счастливая… сестра ей и в подметки
Федор тем временем Устинье руку предложил, на санки кивнул.
Устинья кивнула, да и пошла. Время сейчас такое… пусть его. Откажешь — скандал точно будет, настроение у всех испортится. А так и родители не возразят — Устя ни на секунду не забывала про отцовские мечтания, ни Илья, ни Аксинья…
Ох, морочит ей голову этот гад зеленоглазый!
Устя Михайлу с радостью бы под лед спустила, да вот беда — нельзя покамест. А хочется, никакого зла на негодяя не хватает! Но пока о том разве что помечтать можно, недолго.
И были санки.
Раз за разом скатывались они с высокой горки. Федор впереди сидел, санями правил, Устя сзади к нему прижималась, пару раз в снег они валились вместе, хохотали до слез. Странно даже.
Не был Федор таким никогда.
Или то сила ее действует?
Как Устинья поняла, привык он на ее силе жить, в той, черной, жизни. Потому и сила Устиньина его узнала, привычно подпитать рванулась. Все же не проходят зря долгие годы. Потом уж Устя себя контролировать стала, вот рядом Федор, а она закрыта, силу из себя пить не дает, крохи получает он супротив прежнего. А хочется ему больше… вот и тянется. Клещ!
Михайла тоже не терялся, Аксинью развлекал. Истерман (где ж без тебя, заразы?!) боярина перехватил с боярыней, говорил о чем-то… Алексей Заболоцкий доволен был.
Устя на Федора с тревогой поглядывала. Чем дальше, тем наглее вел он себя: то прижмет, ненароком, сажая в сани, то повернет их так, что скатятся они в снег, и он на ней лежит… и дыхание у него становится тяжелое, неровное, и глаза выкатываются…
Наконец Усте прискучило раз за разом вырываться, она косой мотнула, в сторону отошла.
— Хватит! Накаталась!
Федор ее за руку схватил.
— Чего ты! Пойдем еще раз!
— Не хочу я больше, царевич. Голова кружится.
— Пошли, сбитнем напою. И калачи тут продают, слышу… а бусы хочешь?
Федор был довольным, радостным… глаза горели. Хорошо!
Сейчас бы… он даже уголок присмотрел укромный между палатками. Затянуть туда Устю, да поцелуй сорвать с губок алых. Лучше — два поцелуя… или три?
Устя эти мысли как по книге читала.
— Не хочу я, царевич. Охолонуть бы мне.
— Пошли, не ломайся!
Федор к такому не привык, за руку Устинью потянул. Царевич он! Никто ему и никогда не отказывает! А кто отказывает — ломаются просто. Кривляки бессмысленные!
Устя зашипела зло. Ах, пнуть бы тебя сейчас так, чтобы три года жена без надобности была! Да ведь отец потом с нее три шкуры спустит!
Силой своей попробовать подействовать?
Можно. Сделать так, чтобы Федор обеспамятел,
она и сейчас может, только рисковать не хочется. Мало ли, кто заметит, что заметит, полно на гуляньях глаз приметливых.Словами еще попробовать? А когда не действуют слова-то?
— Пусти, Федор Иванович. Не в радость ты мне.
— Устенька, не упрямься… с ума схожу, жить без тебя не могу.
И тащит, зараза, тащит к палаткам! Нельзя ж себя позорить так… и позволять ему ничего лишнего тоже не хочется, ее ж стошнит, одно дело голову словами морочить, другое хоть пальцем до него дотронуться!
Устя бы ударила. Не дала бы себя никуда затащить, но…
— Пусти боярышню, братец.
Голос вроде и негромкий, а обжег крапивой, Устя аж подскочила на месте, малым в сугроб не рухнула. Государь Борис Иоаннович?!
И не померещилось, не помстилось. Стоит, смотрит прямо, улыбается весело. И не скажешь, что царь… одет просто, неприметно, хотя и дорого. А все ж ни золота, ни соболей на нем нет.
Федор зашипел, ровно гадюка, глазами сверкнул.
— Борисссссс…
Второй раз государь повторять не стал. Просто стоял и смотрел на пальцы, на рукаве Устиньи сжатые, пока те не дрогнули, не распрямились…
Понятно, легко Федор не сдался.
— Чего тебе, братец? Не мешай нам с невестой!
— Иди… братец, погуляй, да без невесты. Не в радость девушкам, когда их силком тащат.
— Я…
— Иди, и на боярышню не оглядывайся. У нее глаза испуганные, и губы, вон, дрожат, и отталкивала она тебя не для игры.
Кажется, Федору то и в голову не приходило. Глаза, губы, да кому какое дело, когда ему чего-то пожелалось? Но совесть в нем и на кончик ногтя не проснулась, не блеснула.
— Я…
— О боярышне я позабочусь. А скажешь кому, что я тут был — пожалеешь. Как в детстве. Понял?
Федор черными словами выругался — и прочь пошел, только снег из-под каблуков взметнулся.
Устя огляделась быстро, нет ли вокруг посторонних злых глаз, отвод-то она накинуть не успела, дура бестолковая!
Нет, не видел никто…. Повезло.
Родителей Истерман куда-то увел, Аксинью Михайла занял, старались, негодяи, для своего хозяина все делали, а получилось — для Усти.
— Благодарю, го…
— Просто Борис. Или братцем называй, когда за Федора замуж выйдешь, сестрицей станешь.
Он улыбается, а у боярышни сердце зашлось, забилось где-то в горле. И не хотела, а слова с языка рванулись.
— Прости… братец. А только не люб мне Федор, когда б отец не неволил, близко б не подошла,клещами не дотронулась!
— Вот как…
— Прости. Мало у девки воли, когда так-то сватают. Выдаст меня отец замуж, никуда не денусь, а что жених не в радость… девичьи слезы — луковые…
Устя и сама не знала, как шаг вперед сделала, нахмуренных бровей коснулась, разгладила. Словно… так надобно было.
И…
Когда б ударили ее, так бы не поразилась.
— Аркан?!
— Что? — Борис и нахмуриться не успел, как девичьи пальцы на его рукаве сжались, потянули его в закоулок, да с такой силой, что дернись — рукав оторвет. И глаза отчаянные, решительные.