Выбор
Шрифт:
Опять же, шатер расставить несложно, да и свернуть не тяжко. Поставил внутри жаровню, лавки-столы на скорую руку сколотил, на землю доски бросил, вот и ладно. Непривередливы на гуляньях люди, лишь бы выпивка покрепче была.
Тут его Михайла и нашел. Заглянул вина с пряностями купить для Аксиньи, сбитня ей, видишь, не захотелось, слишком простонародно, а она вся утонченная такая, аж искрится! Дура, ломака, кривляка веснушчатая! Тут и царевича заметил.
— Царевич?
Федор на него посмотрел зло.
— Чего тебе?
— Как… тут ты? А
Михайлу понять можно было. По доброй воле он в затее Истермана поучаствовал, сам за подворьем Заболоцких последил, и Руди знать дал, когда и как поедут они за город…
К чему?
А вот! Чтобы Федор с Устиньей вместе побыли. Истерман-то планировал так, что Федор ему за то обязан будет, а Михайлу иное вело. Не дура ж Устинья? Нет, конечно. Умная она, редко такое бывает. Обычно как баба красивая, так разума ей и не досталось, а тут… и языки она превзошла, и собой хороша, и добра… вот и дать ей на Федора Ивановича посмотреть поближе!
Пусть полюбуется, какую пакость ей в мужья прочат, авось потом и к Михайле ласковее будет!
Будет-будет, как от Федора он ее избавит, так благодарности ему и хватит, для начала, а любовь, глядишь, и потом придет.
Вот и порадел Михайла.
И братца отвлекли, и родителей, и сестрицу завистливую — оставили голубков наедине.
Получите!
Вот он, голубь-то сизокрылый, весь клюв уже в вине намочил, да хорошо так. А Устинья где ж?
— Твое какое дело, холоп?! — прогневался вдруг Федор. — Прочь поди!
Еще и кружкой запустил в Михайлу.
Понятно, не попал, еще того не хватало, но… делать-то дальше что?
А впрочем, недолго Михайла и сомневался.
Кружку поднял, встряхнул, на стол поставил.
— Прости, царевич, виноват. Налить тебе еще?
— А налей!
Михайла и послушался. А что в вино то крупица сонного зелья упала… Федор и не заметил. Пусть его!
Добиться от дурака чего полезного не выйдет, ну так хоть положить его где потише, да не беспокоиться. А самому потихоньку Устю поискать.
А если…
Зрелище задушенной девушки с рыжей косой так перед Михайлой четко встало, что бедняга аж споткнулся.
А ежели…
Тогда следующим в кубке яд окажется, и никак иначе!
Ах я дурак!
Устя как и не на коне ехала — она бы сейчас и на крыльях полетела от счастья, птицей в небе закричала бы, крылья раскинула, мир обняла…
Счастье?
Да, и такое оно тоже — счастье.
Когда рядом любимый мужчина, когда обнимает он тебя, осторожно так, в седле придерживая, а ты на грудь его облокачиваешься, запах его чувствуешь, невыразимо родной, дыхание ощущаешь…
Век бы так провести! И то мало будет!
Молчали оба. Не так уж удобно и разговаривать, когда конь по дороге летит, тут и ветерок, и снег, и движение…
Да и не нравилось Борису разговаривать на ходу, а Устя просто молчала и тем счастлива была. Не расплескать бы мгновения
эти! На всю жизнь сберечь!Вот и роща замаячила… Борис в седле пошатнулся.
Мигом Устя к нему повернулась.
— Что?
— Дурно как-то…
— Может, спешиться?
— Справлюсь я. Сама держись, — Борис коня пришпорил.
Нарастала дурнота. Но это ничего, это преодолеется…
Не справился.
И, уже теряя сознание, знал, что Устя перехватывает поводья — и кричит что есть сил, зовет Добряну.
Не знал только самого важного.
Ей — ответили?
— Что?!
Истерман едва гадюкой не зашипел, как Михайла отыскал его, да о случившемся рассказал.
— Что ж ты его не расспросил, сукин сын?
За мать Михайла не обиделся, все одно он Истермана убьет, ответил вежливо.
— Это тебя он послушать может. А меня прибил бы, вот и весь разговор.
— Я бы его расспросил…
— Когда б он до того не нажрался по-свински.
С этим спорить было сложно, Истерман только рукой махнул.
— Ясно мне. Так… покамест не знаем мы, что случилось, Заболоцких занять надобно. Боярина и супругу его я к себе приглашу. А молодняк куда бы деть, где они сейчас?
— Братец их невестой занят. Когда б им чего интересное показали, в самый раз пришлось, а Аксинью я займу.
Хотелось Михайле побегать и Устинью самому поискать, сейчас и побежал бы, да… нельзя внимания привлекать! Никак нельзя! Руди по-своему рассудил, кивнул согласно. Чего ж к мальчишке не прислушаться, хоть и молод Михайла Ижорский, а не дурак.
— Я сейчас Якобу скажу, пусть он Ильей займется. У него несколько купцов знакомых есть, вот, пусть свозит их с невестой, подарки какие посмотреть к свадьбе.
— А искать Устинью?
— И это прикажу. Ох, Федька-Федька, что ж ты так…
У Михайлы и вопроса такого не возникало.
Что ж он?
Вот уж неинтересно! И думать о том не надобно, убить — и пусть его! Господь разберется, что он, кто он, зачем… а Михайле не до того, ему б Устиньюшку найти.
— А, да. Еще сестра одна… Адаму ее передай. А сам людей порасспроси, понял? Все ж Адаму с бабами привычно, а тебе ответят там, где ему не скажут.
Что Истерман не дурак, Михайла и раньше знал. Жаль только, что сволочь. А, все одно — убивать придется, чего на мертвеца-то обижаться?
Устя на коленях перед Добряной стояла, глазами беспомощными смотрела.
Волхва сейчас тоже на коленях в снегу, царя лечила. Постепенно, по капельке, отпаивала его соком березовым, и так же, по капельке, силу Живы вливала.
— Права ты, Устюша, тут и приворот, и силу с него тянули, и еще что-то было, уж и не понять, что именно.
— Я словно проволоку рвала, так больно было, до сих пор руки толком не чувствую.
— Потом я твою руку посмотрю, но сразу скажу — не будет легко и приятно, очень мощное заклятие ты порвала, может, и рука онемеет, или еще какие последствия будут.