Выбор

— Почему? — спрашивает Эмма.

Я уже забыл, что сказал.

— Что?

— Почему долгая ночь?

Я только успеваю открыть рот, но улавливаю открытие дверной ручки. Так резко, как только могу, устремляюсь к Эмме, чтобы закрыть собою, и дёргаю своё полотенце, которое мирно покоилось на стуле, что с грохотом валит его на пол. Лишь чудо приходит на помощь и помогает обернуть полотенце вокруг тела девушки до того, как брови Мэйсона поднимутся на лоб.

— Черт возьми, стучи! — рычу, раздражаясь с каждой новой секундой, которую он стоит в пороге и смотрит на нас. Кажется, Мэйс тоже чувствует себя неловко, потому что тут же отворачивается.

Каждой клеточкой ощущаю, как тело Эммы начинает дрожать, дыхание становится учащенным. Сбоку вижу, что её губы едва приоткрыты, а глаза широко распахнуты от ужаса.

— Ты глухой, твою мать!? — громче повторяю я, вкладывая в вопрос всё раздражение, что успело накопиться меньше, чем за минуту.

Дверь хлопает, а Эмма вздрагивает и сумбурно тараторит:

— Я хотя бы не была голой…

Молча стягиваю футболку и, не глядя, сую ей.

— Эйден, мне…

— Надень. Я тоже не могу думать трезво, пока ты голая.

— Я не хочу, чтобы ты думал трезво, — почти шепчет она.

Мне приходится собрать последние остатки сил, которых жалкое количество, и повернуть голову, чтобы взглянуть на неё через плечо. Но как только это делаю, ладони Эммы ложатся на спину, а её губы касаются лопатки, оставляя дорожку поцелуев. Она скользит руками и перебирается на грудь, обогнув талию и, тем самым, заключив меня в объятия.

У меня медленно едет крыша, даже стук в дверь не возвращает здравый рассудок.

— Черт, забываю, — говорит Мэйсон. — Прости, я ничего не видел.

— Свали, Мэйс, — выдыхаю я.

— Как будто первый раз, — слышу усмешку в его голосе, а следом шаги, которые удаляются.

Не тороплюсь сказать что-то в ответ, поцелуи Эммы продолжают дурманить, как и ладони, что двигаются по телу. Я всеми силами избегал близости с ней в родительском доме, но желание настолько сильное, что начинают болеть виски. Это подобно пытке, и мне мало того, что было в машине. Я начинаю зависеть от её тела.

Глава 34

Судя по тому, каким я возвращаюсь, а, то есть, расслабленным, можно сказать, что легко даю себе спуск и теряю контроль. Я уже не так собран, как прежде. Моя жизнь была соткана из тренировок, сейчас же всё поменялось, и я увлечён не только хоккеем. Теперь он больше не на первом месте. Это очень пугающий фактор. Стоит дать слабину, и моя фамилия спустится на дно к тем неудачникам, которым боялся стать. Я не припоминаю себя в числе худших. Я всегда был в тройке, и легко удерживал позиции. Сейчас мне стоит найти золотой баланс между отношениями и собой. Я не на шутку ушёл с головой, что значительно размывает будущее. Мне не доводилось быть в подобном положении, и сейчас это впервые.

Как говорила Эмма: она не может заниматься всем, чтобы преуспеть во всём. Это возможно только тогда, когда упор уходит в одну деятельность. Возможно, когда я катался и не отвлекался, получал желаемый результат. Сегодня мне страшно. По-настоящему страшно, потому что я стараюсь видеть себя со стороны. Мне не нравится то, что я наблюдаю. Ощущение, что я не дотягиваю, хотя могу ошибаться и придраться. Да, внутри абсолютно новые чувства, словно начал парить, но мои успехи в хоккее, кажется, становятся провалом. Именно этот факт заставляет меня посмотреть на всё под другим углом вечером в субботу. Из-за нелетной погоды, нам предложили перенести рейс или дождаться улучшения. Выбора не было, уже в обед мы приземлились в Торонто.

— У тебя есть планы? — спрашиваю я, обращаясь к Рэну, который указательным пальцем постукивает по пульту и по второму кругу листает каналы.

Он переводит взгляд на меня.

— В девять вечера? — иронизирует Рэн, замечаю, как у Картера дёргается уголок губ. Он вот-вот что-то выдаст, но я больше не готов держаться. Ответ будет незамедлительным: мой кулак в его челюсти.

— Да, — язвлю я. — В девять вечера.

Рэн выгибает бровь, явно не привыкший к подобной реакции с моей стороны. Но, как было заявлено ранее: многое поменялось. И я тоже. Мне надоело говорить, пора доносить иным способом, например, методом Мэйса.

— Лечь спать.

Картер тихо фыркает, но мы игнорируем. Его никто не держит, хочет тусить — пусть тусит.

— Я хочу покататься.

— Покататься? — с толикой замешательства, интересуется Рэн. — В девять вечера?

— Да, черт возьми, в девять вечера. Ты долго будешь упоминать время?

Не знаю, почему раздражаюсь, но глупые вопросы всегда выводят из себя. Меняется даже мой словарный запас.

— И где?

— Где ты тренируешься, у нас широкий выбор?

— В такое время нас никто не пустит.

— Есть как минимум один способ, чтобы пустили.

— Думаешь, старик примет деньги?

— Доллар вряд ли, а вот пара сотен с удовольствием утешит его этой ночью.

— У тебя завтра тренировка, будешь платить деньги?

— Мне нужно.

Рэн вопросительно выгибает бровь, чувствуя неладное, но мне необходимо услышать хотя бы его мнение. Я всё ещё помню, что рассказала Эмма. У меня есть выбор, и если он падет на согласие, то последнее, чего хочу и первое, чего боюсь — утянуть всех на дно.

Поднимаюсь с дивана.

— Ты идёшь?

— Если тренер выкинет меня из команды, то тебе придётся найти новую, и не хуже.

— Не ной, как размазня.

С лицом человека, которому только что бросили перчатку в лицо, Рэн поднимается и выпрямляется. Он несколько секунд изучает меня проницательным взглядом, после бросает его на Картера и качает головой.

— С каких пор ты начал рисковать? В чём дело?

— Чем я рискую сейчас?

— Обучением тут.

— Тут несколько университетов, — напоминаю я.

— Не только этим.

Я закатываю глаза, прекрасно понимая, куда ведёт разговор.

— Мои отношения вас не касаются. Я способен разобраться сам.

Картер снова фыркает, и я перевожу взгляд на него. Такого равнодушия у меня от роду не было.

— Если тебя что-то смущает, можешь свалить в комнату.

— Это не только твоя квартира, — скалится он.

— И не твоя. Если ты забыл, сумма складывается от нас троих. Я могу говорить тут о чём угодно. Делать всё, что угодно. Приводить, кого захочу. Если не устраивает и ты продолжаешь плакаться, то пора очнуться.